А был во хмелю Ипат. Шибануло ему винным паром в голову, надвинулся на бабу растопыркой, гаркнул по всю грудь:
— А ты, непутная, встречного молодца, не отведав, не хули!
Вдарил ее наотмашь ножом, глухим концом, сердце вон вышиб.
Тут робята розняли на ней кохту — бабы-де золото на грудях прячут, а там, увидели, образок небольшой расколот разбойным ножом. Новгородский Нифонт, попалитель смущающих, на нем. Распался его взгляд надвои, и обе закосившие половинки того взгляда нелюбно в Ипата глянули».
Ночью к Ипату в «сонном явлении» трижды является святой Нифонт Новгородский, и разбойник решает прекратить дурные дела навсегда, уйти в скит.
Для поддержания своего ослабшего духа разбойники воруют из одной деревни попа Игната. Деревни наименование — Конокса; заметим, что в леоновские времена действительно существовало селение с подобным названием в Архангельской области.
Поп Игнат, как все священнослужители в прозе Леонова, мягко говоря, своеобычный. Молился, к примеру, о таком:
«— Да-ай, Осподи, чтоб дочка у Васьки Гузова рабе-ночка б от заезжева молодца понесла…
— По-одай ты мне, Осподи, приход вроде Коноксы, только побогаче. Да чтоб протопопица-т как кулебячка была!..
— Пода-ай, Осподи, отцу Кондрату сломление ноги…»
Получив себе такого знатного попа, ушли разбойники в «темную непроходимую дебрь».
«День-другой, кельи рядками повыросли. Третий-четвертый — частокол, а за ним ровик, защита от блудящего зверя. И в конец второй недели, нежданная, как цветок на болоте, маленькая церквушка зеленой маковкой зацвела во имя новгородского Нифонта.
В исходе той недели опять пришел Нифонт к Ипату:
— Отступаюсь от тебя на десять годов. Безустанным моленьем да зорким глазом сам себя все десять лет храни. Приступит к тебе Азлазивон, бес. Сам Велиар посетит тебя в месте твоем. Будь крепок. Сустоишь — приду, превознесу имена ваши».
Ипат принимает новое имя — Сысой, и скит его с той поры называется Сысоевым.
Нифонт Сысоя не обманывает: разбойников начинает донимать нечистая сила в самом разном обличье.
Корчевали как-то всей ватагою пни, в числе прочих бывших разбойников был мужик Никифор.
«Взмахнул Никифор над пнем, а пень-то поднатужился да и плюнул ему в рожу самую. У того и топор из рук повалился и сам пластом рухнул. А из пня выпорскнул черный мыш. <…>
Стал с той поры Никифор как бы порченым. Стал на карачках ползать. Заросла щека его синим бородатым узором, как текла по ней пневая слюна…»
За первые шесть лет бывшие разбойники от бесовских проделок потеряли троих человек.
Наслали бесы белогривую собаку, питающуюся землей, но Сысой подкараулил ее в воротах, «окатил суку ведром священой воды. С грохотом провалилась в дыру собака, а из дыры пламень. Лизнул пламень в самое лицо Сысою, выел ему разом и брови и бороду. Был и без того ряб, а тут стал и с бритобрадцем схож, даже неприятен глазу».
Потом пришла в скит Рогатица, бесова сестра, но отслужили молебен, и та пропала.
Затем налетело стадо песьих мух и Зосиму-инока укусили насмерть.
Не стерпевший непрестанного бесовского разгула поп Игнат задумал сбежать, но в дороге умер.
И здесь важная цитата:
«…не скорбел в скиту Сысой по Игнатовой пропаже, говоря так:
— Ушел от нас Игнат. Ино так лучше. Не хочу, чтоб даже малая скважня была в корабле моем. Впредь сам буду службу править. Мирской поп — адов поводырь».
На седьмом году приходит в скит бес в обличье юноши-богописца и, поселившись, пишет икону Нифонта. Но когда собираются иноки кропить водой икону, случается «лютое чудо»:
«Прыснули бесы с иконы врассыпную, кто куда, скрипя жестоко зубами. Понесло легонько паленой псиной. Поднял беспамятно архиерейские ризы свои Нифонт и, за голову схватясь, ринулся в дверь стремглав. Копытами простучал, пхнул Сысоя плечом, Мелетия рогом хватил наотмашь… И нет никого — и пусто, и голо, и лукаво».
Вводят несчастных в искус и женщинами, и яствами, а потом главный бес Азлазивон приходит самочинно, и тут Леонов наделяет свой, с апокрифическими интонациями, сказ иронией:
«В пятницу о Духовом дне вошел Пётр на пекарню, а из квашни здоровущий хвост торчит, и на конце его рыжий волдырь. Обиделся Пётр, подскакнул к кади да и зачал крестить. До поту Пётр несчастную кадушку аминил, запыхался весь. Заглянул в кадь, а там черный ком. Пыхтит и топорщится вкруг него посиневшее тесто.
Злость Петра взяла, кадь запоганил, щенятина. Повернулся Пётр к Сысою бежать, а из кади хрипучий глас к нему:
— Петру-ух!..
— Ну?