Александр Владимирович Тюрин
Подъем Атлантиды, война грязных ног и завоевание холода
0. Прелюдия
На предложение цыганки: «Позолоти ручку, дорогой, и я тебе погадаю» редко кто отвечает радостным согласием. Есть, есть в нас подсознательный страх перед прогностикой, такой же, как перед черными кошками, плоскими червями и мышами-полёвками. Сидит в нашем подсознании некий сторож, который словно бьет гадателей по рукам и приговаривает: «Не лезь в мое будущее, не напортачь там.» Во времена более суровые, чем наши, прогностам улыбалась инквизиция и квалифицированная жарка на аутодафэ. Вот и знаменитый принцип Гейзенберга говорит примерно о том же: «Наблюдение за объектом микромира меняет его поведение.» А наше будущее, как мне кажется, еще более тонкий объект, чем атом или протон.
Но есть один выход из положения. Можно представить себя не прогностом, смотрящим в будущее «а ля цыганка», а историком, скажем, двадцать второго века, для которого век двадцать первый — это уже потертое прошлое, перевернутая страница, не вызывающая особых эмоций.
И вот в 22 веке сядет такой, с позволения сказать, историк на облако из фуллереновых шариков, наполненных водородом, засунет в разъемы-нейроконнекторы на своем черепе мыслепроводы, идущие от инфосокровищниц, и начнет размышлять примерно следующим образом:
1. Чем двадцать первый век был похож на двадцатый
Век двадцать первый был похож на двадцатый век примерно так, как похож «Мерседес» на «Запорожец». Больше лошадиных сил, легированной стали, процессоров, пластика, но принцип тот же — движок внутреннего сгорания и четыре колеса.
Ведь по сути не закончены были процессы, стартовавшие еще на заре Нового времени, в 17–18 веках: индустриализация, урбанизация и самое главное — глобализация хозяйства. Именно на этой заре были открыты технические способы почти бесконечного увеличения прибыли за счет минимизации издержек производства. Издержки можно минимизировать почти до нуля; если поискать, то можно всегда найти место на Земле, где ресурсы возьмешь практически бесплатно, в том числе, и рабочую силу. Три составные части были у глобализации с самого начала — пиратство (то есть романтическое присвоение чужого), работорговля и наркоторговля (начинали с опиума). Глобализация стала тоталитарным этапом развития капитализма, когда принцип минимизации издержек и максимизации прибыли стал господствовать в масштабах всей планеты.
Как ни смешно, но стартовала глобализация в старой, доброй Англии. Ныне эта, с позволения сказать, страна — сплошной аттракцион, где каждый может за небольшую плату стать сэром или поцеловаться с королевой или ее клоном. А когда-то сэра в Англии давали за быстрое уничтожение аборигенов и потопление торговых кораблей под чужим флагом, а королевы целовали за удачную поставку черных рабов на американскую табачную плантацию или индийского опиума в китайскую курильню.
Двадцать первый век, как и двадцатый, был характерен не увеличением абсолютной бедности, а взлетом амбиций, ожиданий, потребностей, снижением порога терпимости. Особенно это касалось миллиардов людей, живущих в периферийных странах, которые веками были источниками почти бесплатных ресурсов для центров глобализации.
Теперь каждый, от эскимоса в своем иглу до самого последнего пигмея на своей пальме, видел мыльные оперы о шикарной жизни с грандиозных экранов, напыленных на айсберги или спроецированных на сгущенные наночастицами облака. И хотел того же.
В двадцать первом веке, как и в двадцатом, продолжался распад морали — как способа группового или национального выживания — потому что мораль тоже мешала минимизации издержек. Это сопровождалось гибелью национальных культур, обычаев и традиций. Не «чти отца своего», а вкати ему дозу наркотического психокода, чтобы вырезать ему почки, продать их за сорок тысяч долларов и поступить в Гарвардский университет.
В каком-то смысле мировая ситуация начала двадцать первого века стала повторением на новом витке европейской коллизии начала двадцатого века — обе привели, как известно, к цепочке войн и революций. И оба этих витка со столетним шагом относятся к одной спирали развития, называемой «построение общества массового потребления». Неважно что, неважно зачем, но должны потреблять все!
Схожих черт у обоих витков было предостаточно. В начале двадцать первого века, как и в начале двадцатого, снова произошло массовое вторжение новых технологий, которые высвобождали лишнюю рабочую силу из нерентабельного сельского хозяйства и ремесел.
Роль озлобленных пролетариев начала двадцатого века сыграла в двадцать первом веке неквалифицированная рабочая сила, потерявшая работу на земле и ремесленных мастерских в слаборазвитой «южной» части мира. Пакистанский или иранский юноша, девятый или десятый ребенок в семье, которого довел до иступления порнософт, впившийся через нейроконнекторы в его мозг, еше меньше хотел мириться с ситуацией, чем русский крестьянский сын, пришедший сто лет назад из деревни на фабрику «Мерилиз».
В двадцать первом веке роль белых колонизаторов в пробковых шлемах играли гладкие клерки разных цветов кожи, по-прежнему выискивающие на просторах Земли места, где издержки производства минимальны, а прибыли максимальны. И в двадцать первом веке корпорации ворошили весь земной шар в поисках дешевых ресурсов и резервуаров дешевой рабочей силы. Но, если в начале двадцатого века, они возвращали земному шару готовую фабричную продукцию, то в начале 21 века только виртуальные финансы, доллары, евро и т. д. Тот же принцип минимизации издержек теперь оставлял все стадии производства в странах дешевой периферии.