Я поставил чашку с кофе на стол и уставился на него. Это мне уже откровенно не нравилось. Он что, решил устроить тут пропаганду своего клуба? Пытается оправдаться? Или сам ищет оправдания? Но я еще отчетливо помнил Витьку-Митьку, подвешенного словно животное на бойне к перилам между четвертым и пятым этажами. Помнил реакцию его бабки, да, и не забывайте про мою собственную реакцию. Разве этому может быть оправдание?
Я заметил серебряный крестик, выглядывающий из расстегнутого ворота его рубахи. А может, он из этих сдвинутых? Кто стращает Божьим проклятьем и облекает себя ролью исполнителя Его воли. Все может быть.
— Я не знаю, — осторожно заметил я. — Я ведь тут недолго живу. Согласен, все они порядочные стервозы. Я в первый же день изведал это на своей шкуре — науськали на меня домоуправление.
— Их сила в сообщности. — Дед Павел словно и не слышал меня. Мне вдруг расхотелось звонить в милицию. Я понял, что сейчас мне откроется нечто страшное. Я не хотел его слушать, это точно, но я уже не мог его остановить. — Не так страшен один человек, радующийся беде другого. Не так страшны два друга, вершащие темные дела. Но когда их набирается с десяток, и у всех одна цель — желать смерти ближнему, — это трагедия. — Он помолчал, а потом добавил — Это они убили мою дочь.
Я смотрел на него, и древний ужас заворочался в моей груди. Я подумал, не ослышался ли я. Он опять сказал это так. Без интонации. Он как будто объяснял мне: «мухи летают» или «дятел стучит по дереву». Я уже забыл про кофе, да и он про свой чай. Мы сидели друг напротив друга на кухне, в полпервого ночи, и дед Павел рассказывал мне, незнакомому человеку, свою историю:
— Мне как раз пришлось уехать, иначе я смог бы это предотвратить. Почему-то именно тогда я решил перебраться на Север — судьба порой играет нами, как листьями. Я сорок лет жил в этом городе, а отлучился в тот момент, когда мне просто необходимо было остаться. Но мой знакомый из Сургута написал мне, что если я все-таки хочу устроиться там на работу, мне лучше не медлить.
Моя дочь совсем недавно родила. Внучку назвали Катериной, в честь моей супруги — она умерла при родах. Отец у Катерины прожил лишь две недели после ее рождения, а потом он исчез навсегда, даже записки не оставил. Я приходил к дочери, помогал с малышкой, тем более что роды прошли очень тяжело, и дочка еле двигалась. Но вскоре пришло это письмо, и я решил ехать. Здесь я зарабатывал мало, а теперь, когда они остались без мужа и отца, я мог бы пересылать им деньги, все же зарплата там побольше. «Справишься?»— спросил я у нее. Она кивнула. К тому времени Катюшке шел четвертый месяц, да и дочка стала поправляться, приходить в себя. Вот я и решил быстро съездить туда и обратно, и все действительно могло закончиться хорошо, но именно тогда они и начали эту травлю.
Они пришли к ней и сказали, что настала ее очередь мыть полы в подъезде. Я так понимаю, они заранее все просчитали, и когда дочь ответила, что она не может этого сделать с грудным ребенком на руках, они написали заявление в ЖЭУ. Пришла мастер участка и пригрозила ей, что за отказ от мытья полов на нее наложат штраф. Что ей оставалось делать? Одной, еще не оклемавшейся, без мужа и денег? Она стала бегать по соседям, умоляя их вымыть за нее полы. Но они ей отказали. Все как один. И тогда она поняла, что ничего у нее не выйдет, они заставят ее плясать под свою дуду. После этого она уложила Катьку спать, налила ведро воды и вышла в подъезд.
Была зима тогда… Воздух в подъезде — что на улице, не очень отличался. Врач-то вообще запретил ей выходить из дома, только в магазин, если рядом никого не окажется. А здесь ей пришлось вымыть все пять этажей ледяного бетона.
На следующее утро она заболела. Больше от нервов, думаю, чем от холода. А я все задерживался, и дело-то плевое, но затянулось как нарочно на неделю дольше. Дочка не стала идти в больницу, потому что ожидала меня со дня на день. Катьку она все равно бы не донесла, а оставлять ее…
— Погоди! — перебил я его. Мысли о том, как я сообщу все свои открытия милиции, исчезли безвозвратно. Я вообще забыл обо всем на свете, впивая рассказ деда. — Она ведь могла вызвать «скорую». Она молодая мама с грудным ребенком, ей необходимо было вызвать «скорую»!
Дед Павел усмехнулся и взглянул на меня впервые за все время рассказа. Теперь в его глазах блестела какая-то по-настоящему отеческая нежность.