От дракона девушку отделяла добрая сотня шагов. Подземный зал был огромен, поддерживающие потолок столбы – в три обхвата, а воздух... Кинни почти теряла сознание, так здесь было душно и жарко. Пот заливал глаза, ноздри обжигало дыханием спящего дракона, пол, казалось, жег ступни даже свозь подошву сапог.
– Это его тепло, – пробормотала девушка, не в силах подойти ближе к чудовищу.
– Его, – согласился альв. – Долина живет благодаря нему.
Кинни не могла бояться. Ее страшили летающие ящеры и змеи – сторожа могильных курганов, но здесь... Жители Чэйе-Хенн летали вместе с городом, строили стальных коней и големов, создавали боевые машины... И здесь была всего лишь одна из них.
– Это просто... Это слишком просто, – Кинни все-таки медленно побрела к дракону. – Вытащить улу – и он станет лишь бездушной грудой металла. Это... Это всего лишь механизм, ничего больше.
Словно услышав ее, дракон приподнял голову, пробуждаясь.
– Люди строят грозных железных зверей, – нараспев протянул Фиох. – И летают в городах с недавних пор. Люди ищут улу и оживляют свои красивые игрушки... Но этот... Этого забыли когда-то, гляди, он не может летать, не может даже выбраться из пещеры. Он лишь спит здесь, источая жар, благодаря которому живет долина... Но поверь, Кинни, он все-таки не захочет умирать.
– Это машина, – упрямо сказала Кинни. – Всего лишь мертвая машина...
Она уже называла мертвыми камни... В глазах альва все было иначе. Если уж камни жили и ждали, то что творится с этим существом?
– Тогда послушай, – пожал плечами Фиох и вытер пот со лба. – Просто послушай, как он плачет.
Дракон открыл глаза и вытянул шею к Кинни. Заскрежетали пластины брони, зверь вновь опустил голову на землю, неспособный пошевелиться на своих искореженных, искалеченных лапах, прижатый тяжестью собственных крыльев – даже лучшие механики Чэйе-Хенн не смогли бы ничего сделать с ними, это видела и Кинни.
– Я редко прихожу к нему, – сглотнув ком в горле, продолжил Фиох. – Я хотя бы могу ходить и иногда – видеть. Он же – только плачет.
– Почему?
Крутанулся в пазах шар латунного зрачка, по фигурному, украшенному гравировкой уголку глаза, скользнула блестящая слеза. Дракон выдохнул струю пара – Кинни едва успела отскочить в сторону, – и заплакал.
Можно ли было хоть когда-нибудь называть это песней? Воем – еще возможно... Только вот здесь мешалось все – свист воздуха и гул моторов, спрятанных под толстой броней, скрежет и скрип ржавеющих деталей, металлическое дребезжание... и настоящий плач.
Кинни не померещилось – он действительно плакал. И катились, катились слезы из темных провалов за латунными зрачками.
Сейчас стало заметно, что пол здесь уходит к каналу-ручью под небольшим наклоном – и скатываются вместе с водой золотой песок и самородки. Скатываются – вместе с драконьими слезами.
Кинни долго не могла поверить в происходящее.
– Почему он плачет? – ошарашено повторила она.
– Потому что он слеп, конечно же, – просто ответил Фиох.
Альвы учились видеть, когда их толкали на поверхность, учились верить запахам и звукам, учились смотреть слепыми глазами – и никогда не ошибаться при этом. Дракон же был лишен самой возможности видеть хоть что-то.
– Ну? – спросил альв. – Ты убьешь его?
Фиох знал точно – едва попытается, он ее... Нет, пожалуй, не уничтожит, а просто вытащит из пещеры, отправит домой и забудет, как один из своих снов, как самое большое разочарование. Но она должна была поступить иначе, или он окончательно перестал понимать людь. Людь больше любила оставлять все как есть, уверяя себя в правильности сделанного, чем действовать, и Кинни – она не сможет убить дракона. Станет искать иной способ вытащить брата – вполне возможно, и тогда... Наверное, он даже будет ей помогать – чтобы запомнить это странное приключение, и только для этого... Или даже – чтобы еще раз увидеть эту людскую гордость, и отчаянье, и злость... Да, точно, он поступит именно так – в конце концов, он имеет на это право после ее обмана...
Он уже придумал все, провернул в уме все возможные ее решения и фразы и все свои ответы и действия, он представил будущее на несколько дней вперед и даже улыбнулся ему заранее...
– Кинни, – почти ласково позвал альв. – Ты ведь не сможешь...
Это было не совсем честно – подталкивать девушку к нужному решению, но эту слабость альв решил себе позволить.
И он не ожидал, никак не ожидал, что Кинни повернет к нему совершенно спокойное лицо. Повернет молча, а потом вновь посмотрит на дракона... и протянет к нему тонкие дрожащие руки.
– А что же рассказать тебе? – тонкий серебряный голос был чуждым здесь. – А что же рассказать тебе, дитя?..
– Кинни...
– Я видела, я знаю, все-все расскажу, все поведаю, ты только слушай...
– Кинни!
– Золото хранится под Горой, и сотни храбрецов уходят искать его каждую весну...
Уходят – не сотни, конечно, а добираются – и вовсе единицы.
– Когда тропы становятся сухими, смельчаки ищут тайные ходы вглубь вечного камня...
А находят альвов. Дети гор и впрямь жестоки, но иначе, чем говорится в сказках.
– Путники находят улу, до которой еще не добрались наши шахтеры, но не это богатство им нужно.
А что им нужно? Драконьи слезы, как оказалось. И не знает никто, и дела нет – есть лишь богатство. Бесполезное уже, но все равно убийственное.
– Ну а золото...
А золота уже и нет – дракон не плачет, он слушает.
Кинни садится рядом и прикасается к еще горячему, но уже медленно остывающему боку. Дракону спокойно, ему не нужно стараться вновь поднять свои крылья, не нужно надрываться в попытках вновь двигаться, не нужно напрягать старые двигатели и дышать жаром...
– А золото стережет Слепой Дракон. И никому он его не отдаст – до самой своей смерти.
Девушка перевела взгляд на альва, не решаясь озвучить просьбу. Тогда-то Фиох и мог, должно быть, сказать все, что не смог раньше и не смог бы никогда больше из себя выдавить. Мог и обмануть – вывести ложью и не пустить больше к плачущему зверю. Однако же – выговорил только, хрипло, с трудом, едва слышно:
– Я выведу отсюда твоего брата.
И убрался поскорее.
Небо и камень, камень и небо. Годы идут, и вряд ли можно уже назвать «людью» девушку из летающего города. Под каменными сводами рукотворное чудовище, дитя древней люди, молчит, слушая голос, прекраснее которого нет в этом мире. Узкие ладони гладят металлическую голову, дракон не дышит – ему ни к чему, он лишь слушает.
И видит, конечно.
Слепой Дракон уже не плачет, и в ручье простая вода, и Подгорное Золото – лишь сказка... Плачет лишь шкатулка в руках альва. Бывает, звуки эти доносятся до пещеры, и девушка вздрагивает едва заметно, и оглядывается, но, конечно, никого не видит. Но все же, на время, начинает говорить громче.
Годы идут... Медленно гаснет, приходит в негодность дающая жизнь ула. Кристалл за кристаллом рассыпается она в гнездах на броне дракона. А голос все так же чист, и девушка не собирается уходить. И дракон спокоен – до самой смерти он будет видеть.
Плач шкатулки слышится каждый месяц, а иногда и чаще. С воздухом из тоннеля приходят резкие звуки, хрип и скрежет, шепот и дыхание, отдаленное гудение и тихий свист...
Девушка вновь начинает говорить громче. Словно бы – для двоих.