У гардеробщиков была небольшая комнатка, откуда они выносили плечики, и куда уносили дорогую шубу. Там они бросали шубу на пол, а в карман шубы вкладывали бумажку с номером. И снова торжественно выносили плечики.
Когда клубная жизнь была в разгаре, гардеробщики валялись в своей комнатке на дорогих шубах, и играли в карты. Иногда — сами валялись, иногда — со своими девочками.
Так протекала клубная жизнь.
Меньше двухсот долларов за смену я не получал.
Я разбаловался, и иногда позволял себе прокатиться со смены на такси.
Я летел на машине, и любовался Москвой… Нет, конечно, я не мог сказать, что Москва лежала у моих ног.
Но что-то такое я чувствовал, в эти мгновения. Что-то подобное…
Чем больше я работал, тем меньше мучился, что везу со смены свои «законные» баксы.
Я чувствовал себя богатым!!! Я чувствовал себя хозяином жизни!!! Я многое мог купить — почти всё.
Почти. Ко всему вышеперечисленному, всё таки, надо было прибавить слово «почти». Училкин сын ещё шевелился во мне, пытаясь приподнять свою побитую, дурную голову.
Ни Наташа, ни Митя, и никто в моей смене не знал, что я — «училкин сын». Об этом знал только один человек — я сам. Если бы я сказал кому-нибудь, что я каждый раз глушу свою совесть, доставая из кармана двести «левых» баксов — меня бы обсмеяли, и в очередной раз назвали бы дураком.
Что с того? Дураком я мог и сам себя назвать…
Я смотрел на клубную жизнь и твердил себе волшебное слово: «Нормально! Нормально! Нормально!»
Не убей, не укради… не сотвори себе кумира…
Ух, как далеко отодвинулось всё это!
Даже намерений отказаться — и тех у меня уже не было. «Господь и намерение целует», — сказал мне священник.
Нечего было Богу поцеловать.
Я спокойно продался за двести-триста баксов за смену. Это были мои тридцать серебренников. Но об этом знал только я.
Когда я разобрался в том, как поступили с отцом Наташа и её Миша, у меня появилось что-то вроде оправдания тому, что после каждой смены в моём кармане оседали эти баксы.
Что-то вроде мести, да?
Но всё равно…
Кто бы знал, как темно иногда бывало у меня на душе… Особенно вначале работы в «Зелёной птице».
Однако, чем больше баксов оседало в моих карманах, тем дальше в угол забивался «училкин сын»…
Глава 25
Добить во мне «училкиного сына» старалась и официантка Лена.
Здесь бы надо вкратце рассказать о моих отношениях с женским полом. Именно вкратце, потому что все отношения можно было бы описать одной строкой. Более того — одним словом.
Только я не буду говорить, каким.
В школе у меня, как и у большинства людей, была первая любовь. Её звали Мила. Милка… Я млел и страдал, я рисовал её профиль на последних листах каждой из своих тетрадей.
Безуспешно!
В нашем классе было несколько группировок. Как я ни пыжился, как ни прикидывался, но войти в группировку «продвинутых» не мог.
Во первых, все знали, чей я сын. Во-вторых, естественно, денег у меня не было. Я так и не научился курить, мне было противно надираться. Я даже не попробовал в школе никаких колёс, а поскольку не курил — не попробовал и травки.
А Мила была из «продвинутых». Ещё в десятом она начала встречаться с Костиком. Они и не скрывали, что занимаются сексом.
Моя же любовь была, как можно догадаться, платонической и неразделённой. Мила даже не ссмотрела в мою сторону.
Уже будучи на втором курсе, я встретил мою Милку. Она была к тому времени замужем (не за Костиком) и катила перед собой коляску.
Мы поболтали о школьных деньках, и разошлись в разные стороны. Я тогда зашёл в кафе, около нашего института, и заказал себе сто грамм коньяку. Такой, понимаете ли, сделал мужской заказ. Я мужественно влил в себя почти все сто граммов: но на последнем глотке случайно вдохнул и закашлялся. Дурацкий коньяк попал мне в нос, и я долго приходил в себя после этого.
Мужчиной я стал в институте, после одной вечеринки, где я случайно перебрал с алкоголем, и съел какую-то таблу, подсунутую мне приятелем. Моя партнёрша, видимо, тоже не поняла, с кем она оказалась наутро в одной постели.
Но мы с ней сделали хорошую мину при плохой игре. Мы немного повстречались после вечеринки, стараясь доказать самим себе, что мы «не просто так», «не спьяну», а как люди. Ну, не по любви, то хоть по симпатии.
Она была хорошая девочка. Оля. Такая же, как я. Её мама была не училкой, а детским врачом. Но любви у нас не получилось. И мы расстались если не друзьями, то приятелями.