Пацюк коротко хохотнул, хитро посмотрел на меня и сказал:
— Я ж тоби не питаю, чого тебе через границу несёт… Може, ты террорист какой. Глаза у тебе… Може, ты вохабит?
— Я православный. Русский я…
— Ото ж… А глаза у тебе не русски.
— У меня мама русская. Родом из-под Смоленска. А отец татарин. На половину.
— На яку? — снова хохотнул Пацюк.
— На отцовскую.
— А на другу?
Пацюку явно нравилось болтать со мной. Да и я болтал… Чтоб не думать о границе.
Странно устроены люди. В Москве — никто, и не разу не спросил, откуда у меня раскосые глаза. А тут… первый встречный.
Но вот что интересно: мне было легко разговаривать с Пацюком. Обстоятельства к тому располагали…
— А на другу? — переспросил Пацюк.
— А другая половина — ты не поверишь. Бабушка у меня — немка. Она родилась перед войной. Их во время войны выслали в Казахстан, как немцев.
Пацюк аж тормознул слегка.
— Так не бувае, — сказал он.
— Бывает, — вздохнул я. — А потом бабушка с дедом познакомились на целине. При Хрущёве.
— Да… протянул Пацюк. — При Хрущёве… Це да… А як же ж твоя хфамилия?
— Иванов, — честно признался я. — Вася Иванов.
Пацюк опять чуть не тормознул.
– Татарин?
Пацюк снова разразился своим замечательным хохотом. Самое смешное, что я тоже смеялся, вместе с ним.
— Татарин, — подтвердил я, отсмеявшись.
— А як же ж?
Почему я рассказывал этому человеку все семейные предания? По дороге через границу, которую я впервые в жизни пересекал нелегально…
— Это — давняя история… Ещё до революции, русский купец Иванов усыновил татарского мальчика… сироту… и дал ему свою фамилию, и даже наследником сделал. Крестил его, и назвал Иваном Ивановым. Хотел женить на своей дочери. Но тут случилась революция, и наследство… того… А фамилия осталась. Ваня вырос, и вместо купеческой дочери, женился на бедной татарке.
— И шо? Мусульманином не стал?
— Все уже были атеистами.
— А купец? Куды подевался?
— Купца растреляли. Дочь его умерла. Это я знаю по рассказам матери.
— Ты прям… ты — як учебник истории, — покачал головой Пацюк.
Так меня ещё никто не называл.
— А Вы? Вы откуда родом? — поинтересовался я.
— Чи не бачишь? Я хохол! Але…
— Что?
— Бабка була полячка.
По его последующему молчанию я понял, что он чего-то не договаривает.
— Что? — переспросил я.
— Ничого, — вздохнул Пацюк. — Ничого…
Он вдруг стал каким-то грустным. Кто знает, какой глубоко зарытый пласт его души пошевелил я своими признаниями.
Какие тайны рода Пацюков, идущие от гетмана Мазепы, или ещё дальше — подняли вдруг свои головы, проверяя, правильно ли их потомок распоряжается ими…
Какие письма, и каким турецким султанам писали его предки?
Ходячим учебником истории был и мой Пацюк, но содержания я так и не узнал. Страницы не открылись…
Холодный ветер со снежной крупой бил нам в ветровое стекло. Фонари встречных УАЗиков, везущих, по мере сил, свою контрабанду, на мгновение слепили нам глаза.
— Усе, — сказал Пацюк. — Подьезжаем.
Глава 36
От того места, где мы остановились, до пограничного поста оставалось километра два. Мы сидели в машине. Медленно работали дворники, очищая с ветрового стекла снежную крупу.
Впереди просматривался пограничный пункт, вышки, прожектора, колючая проволока — всё, как положено.
Пацюк давал мне последние инструкции, прям как Штирлиц — пастору Шлагу, или как шеф Британской разведки агенту 007.
Я так и сказал про себя: «Иванов. Вася Иванов…»
Получилось и смешно, и грустно.
— Дывысь, — инструктировал меня Пацюк. — треба идти ровнюсенько вдоль поста. Шоб ты йго всё время видел. И помни — ты их видишь, а они тебе — нет! Иди спокойно! Не ты первый, не ты последний.
Я поёжился. Страшно было выходить из машины. Хотелось уцепиться за Пацюка, как за родного дядьку…
— Телефон выключи. Собак не бойся. Хай соби брешуть. Обычно погранци их самих не спускають. Идёшь примерно час. Выйдешь с той стороны на просёлок, телефон включай, и звони мне. Я подъеду. Ну, давай. С Богом.
— А Вы… Вы как?
— Я — через пост. У меня — документы есть.
Я вышел из машины. Холод обьял меня… Пацюк уехал, и я остался один перед вспаханным полем. Вдали мерцали огни пограничного поста.
Господи! Помоги!
Я встал на вспаханное поле. На промёрзлую землю, присыпанную снежной крупой…
Встал, и тут же провалился. Это же была пахота…
Так я и пошёл один, в полной темноте и в тишине. Сначала мне было холодно, но потом, от быстрой ходьбы по пересечённой местности, мне стало жарко.