Татьяна внимательно посмотрела на меня, отвернулась и задумчиво глядя в потолок хмыкнула.
— А ты с Маринкой будешь? — снова вопросительно смотрит на меня.
— Нет. У Маринки — Вовка, — признаюсь.
— А ты с кем? — удивляется.
— Моя жена, возможно, еще на горшке в детсаду сидит, — отшучиваюсь.
— Ах ты, извращенец! — радостно смеется и больно сует кулачком в бок. — Тогда я согласна, — соглашается, опять глядя в потолок.
«Для нее важнее, что я не Маринку выбрал», — догадываюсь.
Снова начинаем целоваться и ласкать друг друга…
Когда лежим расслабленные, отдыхая, Танька начала снова начала разговор:
— В пионерском лагере от комбината мы с девчонками рассматривали какую-то самодельную потрепанную книжку с рисованными картинками. Там много разных способов изображено, как может мужчина с женщиной заниматься этим. Всем девчонкам интересно было.
— Вероятно, вы смотрели самиздатовскую версию Кама Сутры, — предполагаю.
— Не помню я, как эта книга называлась. Вроде там начальных листов не было, — вспоминает. — Мы с тобой тоже будем пробовать по-разному? — наконец задает интересующий ее вопрос.
— Конечно. Когда ты станешь женщиной, — смеюсь. — Сейчас мы с тобой ограничены в желаниях и экспериментах.
— Ты говорил, что в попу тоже приятно, — обличает меня.
Предполагаю, что без смазки получится так же, как с Маринкой.
— Давай в следующий раз попробуем, надо будет кое-что запасти, — отказываюсь. — Нам ведь сегодня и так хорошо! — утверждаю.
Танька благодарно целует в щеку.
— Я такая счастливая! — признается. — Так бы лежала и лежала с тобой, — продолжает и потерлась щекой о мое плечо. — Сюда никто не придет? — беспокоится. — Чья это комната? — интересуется.
— Я, как и обещал тебе, договорился с моим знакомым. Сюда никто не придет, пока мы здесь. Когда мы с тобой расстанемся сегодня, я ему сообщу, — успокаиваю ее.
— Хорошо-то как! — констатирует она. — Почему женщины и девчонки так по-разному рассказывают про это? Ведь это так приятно! — непонятно интересуется Танька.
— Давай потом и об этом поговорим, — предлагаю: — Нам пора собираться.
Гляжу на часы, стоящие на телевизоре. Уже был пятый час. Пора готовиться на поезд в Москву.
Таня явно расстается со мной с сожалением. На прощание целуемся. Легко шлепаю по ее симпатичной попке. Радостная уходит через второй выход из подъезда.
Глава 4
Июнь. Москва
Еле допёрли многочисленные свертки до вокзала. Снова обшарпанный и вонючий плацкартный вагон. Теперь нас трое. Стаса предупредил, что ему придется ожидать нас на улице во время продаж-покупок, так как люди, с которыми нам приходится общаться против новых лиц. Стас понимающе кивнул. Фил — заметно обрадовался. По приезду сохранил наши билеты на всякий случай. Ребят предупредил, чтобы не дергались при встрече с милицейским патрулем. Часть груза пришлось оставить в камере хранения.
Соломоныч искренне обрадовался, увидев нас. Сразу вызвонил Аду Антоновну. Я посмотрел на Юрку.
— Мне что, выйти? — догадался он.
Киваю.
— Я тебя потом позову, — обещаю.
Достаю бобину с пленкой и конверт с текстами и нотами. Вопросительно смотрю на присутствующих.
— Я же говорил, что Сергей умный парень, — заявил довольный Соломоныч Аде Антоновне.
— Давай Сережа сразу определимся с твоим творчеством, — решительно заявляет женщина.
Киваю опять.
— Ты согласен предложить для продажи некоторые свои песни? — спрашивает, пристально вглядываясь в меня.
Снова киваю.
— Ты гарантируешь, что их еще никто не зарегистрировал? — допытывается.
— Возможно, зарегистрировали три мои песни. Но их среди этих нет, — трогаю бобину.
— Ты их продал? За сколько? — оживилась Ада Антоновна.
— Коммерческая тайна, — сообщаю и, улыбаясь, пожимаю плечами. «Должны же торгаши понимать законы торговли», — думаю.
Соломоныч прячет понимающую улыбку, опуская голову.
— Хорошо, — соглашается она, немного разочарованно, — за сколько же ты хочешь продать эти песни с правами на них?
— За пять тысяч рублей за песню, — открыто смотрю на нее, стараясь не проявить эмоций.
— Это не реально! — решительно заявляет. — Пойдем ко мне в кабинет, не будем здесь мешать, — предлагает, взглянув на Соломоныча.
— С нами сегодня еще один пацан. Это он под богом ходит. Та икона была его, — вопросительно гляжу на Соломоныча. — Может не стоит его держать на улице?
Соломоныч колеблется. Потом неохотно кивает и сообщает: