— А с этими двумя уродами ситуёвина вообще уникальная, — продолжил я, — Как только они выедут из Рима, они автоматически потеряют римское гражданство хотя бы по факту своего хоть и добровольного, но один хрен изгнания. А латинское гражданство они получат только по прибытии в тот латинский город, в котором поселятся. Пока они будут в пути, они юридически вообще никто и ничьи. Это, конечно, не ставит их совсем уж вне закона, и следствие будет, но очень не сразу. Пока хватятся, пока займутся — ищи-свищи обидевших их хулиганов.
— Да, для пастухов-разбойников соблазн хороший, — заценил мой наследник.
За обедом у патрона обменялись новостями о происшествии с Титинием, и они полностью совпали. Млять, ох уж эти мне римские обычаи! Мы бы у себя как сделали? До жратвы самое важное обговорили бы быстренько вкратце, потом пожрали бы спокойно и без трёпа, а уж после этого говорили бы о тех не срочных подробностях, которые почти не влияют на суть расклада. Но у римлян обед и разговоры — это единое целое мероприятие, и одно немыслимо без другого. Мы-то, конечно, обучены всем этим манерам возлежания на ложах, не просто же так у "коринфянок" наших уроки античного застольного этикета брали, но непривычно же, млять! Тут бы пожрать побыстрее со всеми этими манерами, а потом уж и говорить по отдельному протоколу, уже не застольному, когда можно и позу на более привычную сменить, и тогу скинуть. Хоть и лёгкие они у нас полотняные, а не эти шерстяные церемониальные, но один же хрен непривычно и напрягает! Но блюда за римским обедом подаются неспешно, дабы успевали и есть, и языками трепать, а отведать же надо всё, иначе неуважение к хозяину получится. То, что оба происшествия — с самим Марком Титинием и с его домусом — расценены правильно, как кара разгневанных богов, это прекрасно, что прозвучало предположение о связи кары с испанскими шалостями, ещё прекраснее, а уж то, что призадумались, не грозит ли теперь кара и римскому правосудию за оправдание того, кого посчитали виновным и достойным кары сами боги — это вообще замечательно. Но млять, нам этого достаточно! Какое нам в звизду дело, сам Юпитер его и его домус молниями поражал или Фемиде их для этой цели выдал? И какая нам вообще разница, участвовала ли в вынесении божественного приговора его благоверная Юнона?
Впрочем, тут я несколько пристрастен, потому как реально же локоть затёк, на который я на ложе опирался. По справедливости — есть и кое-какая польза. Храм Фемиды из очереди на божественное наказание вычёркиваем с концами, поскольку не виноватая она. А вот остальное — уже явно лишнее. Сколько дней молебствий и сколько баранов в жертву Фемиде, сколько дней молебствий и сколько быков в жертву Юпитеру — какое нам дело, если не наши головы о том болят, а римского сената? С этим-то сенат определится, кто бы сомневался, а главная загвоздка у них с Юноной. О милости и прощении её молить или за заступничество перед Юпитером благодарить? Отправляй ейный культ мужики, так разобрались бы и с этим, но ведь ей же служат бабы! Нет, они-то, конечно, матроны самой безупречной репутации, но сейчас-то от них соображалка требуется, а не репутация, а она у баб — правильно, бабья. Особенно в таких вопросах, где цена ошибки велика, а посему и ответственность зашкаливает. И не подскажешь же им в сугубо ихнем бабьем вопросе.
Нам-то с наследником хрен с ними, с благочестивыми, но недалёкими жрицами Юноны, как и с римским правосудием, которое то ли оптом, то ли в розницу, простит или покарает то ли Фемида, то ли Юнона, то ли сам Юпитер. Но ведь приходится имитировать неподдельный интерес! Тоже ведь типа римские граждане, хрен отмажешься, положение обязывает. Не скажешь же — ваши боги, вы с ними и разбирайтесь, а нам, испанцам, ваши трудности с ними до едрени-фени.
— Папа, как ты только выдерживаешь всю это грёбаную тягомотину? — спросил меня Волний, когда я наконец выбрал уместный для нас момент отпроситься покурить.