Вопрос в том, что от меня нужно вот этому Квинту Цецилию. По тем справкам, которые о нём успел навести наш главный мент и госбезопасник, он в точности такой же Цецилий, как и я Марций. Как я ни разу не Септим, а Максим, так и он ни разу не Метелл, а Кар. Кариец, надо полагать, которым и звался небось в доме Метеллов, пока не получил вольную. Я ведь упоминал уже, что по традиции римский вольноотпущенник берёт себе личное и родовое имя, то бишь преномен и номен, бывшего хозяина, а его настоящее имя или прозвище в хозяйском доме становится его третьим именем, будущим семейным, то бишь когноменом? Таким манером я для римлян — Гней Марций Максим, а он аналогично Квинт Цецилий Кар. Обращение только по когномену у римлян считается бестактным, но опустить его при почтительном обращении можно, обратившись только по преномену и номену — типа, для краткости. А уж между вольноотпущенниками это и вовсе принято как правило хорошего тона, поскольку их когномены напоминают им об их рабском прошлом. А так — оно звучит как имя представителя пусть и не основной, но всё-же ветви известного и уважаемого в римском социуме рода. Мне-то оно похрен, мне правда в глаза не колет, а кто пообезьянистее, для тех оно льстит их болезненному самолюбию. Впрочем, хрен меня знает, как бы я сам это воспринимал, если бы побывал реальным, а не фиктивным рабом. Этот Кар побывал реальным, и для него оно, вероятно, видится в другом свете…
— Как ты уже знаешь, Гней Марций, я — вольноотпущенник и клиент семейства Цецилиев Метеллов. Мой бывший господин, а затем патрон Квинт Цецилий Метелл был в Риме известным и уважаемым человеком. Участник победы над Гасдрубалом Баркой при Метавре, консул следующего года в Бруттии, ещё через год диктатор, проводивший новые консульские выборы, а главное — виднейший представитель группы сенаторов, на дружбу и поддержку которой опирался Публий Корнелий Сципион Африканский в те последние годы Ганнибаловой войны. Пять лет назад моровое поветрие, унёсшшее многих видных и уважаемых людей в Риме, не пощадило и моего бывшего господина. Квинт, его старший сын и мой новый патрон, даёт все основания для надежд на достойную смену главы семьи Метеллов, но пока он молод и не набрался достаточно опыта, многие его дела ведём от его имени мы, клиенты и доверенные люди его покойного отца.
— По всей видимости, Квинт Цецилий, твоему молодому патрону очень повезло с заботливыми и услужливыми отцовскими клиентами.
— Нам известны, Гней Марций, и фиктивность твоего прежнего рабства у твоего патрона, и высокое положение, которое ты занимаешь в дружественном и союзном Риму царстве Миликона. Мой патрон просит тебя понять правильно и не считать высокомерием то, что с тобой встретился я, а не он сам. Я говорю с тобой по его поручению как человек, сведущий в деле, а когда мы обсудим его, патрон непременно встретится с тобой лично.
— Это может подождать, Квинт Цецилий, — ухмыльнулся я, — Разумеется, любое дело следует обсуждать с разбирающимся в нём человеком, и не столь важно занимаемое им положение. Важна суть.
Тут я, естественно, слегка лукавил, как и мой собеседник. О том, что молодой Квинт Цецилий Метелл хочет порешать со мной кое-какие вопросы, меня предупредил и мой патрон, который, само собой, не мог отказать сыну и наследнику старейшего лидера сципионовской группировки в сенате. Но это для патрона был решающий фактор, мне же интереснее молодой Метелл, которому в будущем предстоит заделаться Македонским. В этом римском вояже мне вообще везёт на будущих Македонских. Луций Эмилий Павел в текущей войне это прозвище заслужит, одолев Персея и расчленив его царство на четыре демилитаризованных и уже не опасных для Рима македонских республики. С ним мы по эпирским рабам вопросы через пару-тройку лет решать будем. А Квинт Цецилий Метелл решит македонский вопрос окончательно после пресечения попытки реставрации царства и реванша со стороны самозванца Лжефилиппа, обратив страну в римскую провинцию. Я не в курсе, будут ли для нас представлять какой-то интерес его македонские дела, а войну с Ахейским союзом ему закончить не судьба. За этим — к Луцию Муммию, тому самому, который будет стращать в Коринфе солдатню с матроснёй, что если посеют, сломают или испортят что-то из шедевров коринфского искусства, он заставит их самих сделать такие же новые. Не беда, что сейчас к его семейству подхода нет, ему претором быть в Дальней Испании, там с ним и законтачим. А наш Метелл в Ближней Испании поконсульствует, с кельтиберами воюя, но не это главное, а то, что как раз при нём усилится наметившийся ранее политический союз Цецилиев Метеллов с Сервилиями Цепионами, и от него с его братом пойдёт целый выводок будущих римских политиканов-основняков. Знакомство с таким человеком, и не столько для меня самого, сколько для Волния, лишним уж всяко не будет. А что до посредника-вольноотпущенника, через которого перспективный, но пока ещё ничем не знаменитый лично Метелл подбивает ко мне клинья, так понятно же и это. Едва ли он настолько не копенгаген, чтобы не владеть вопросом, но если не договоримся, о чём он там хочет перетереть, так не его самого обломлю, а клиента-вольноотпущенника, который типа сам облажался — ага, ничего важного бывшим рабам доверить нельзя.