Колька сидел за столом на табуретке, курил, смотрел прямо перед собой в стену, часто сбрасывал пепел в старую банку от чатки. Не глядя на Мишку, сказал, почти не понижая голоса, кивнув в сторону мертво спящей Файки:
- А если врет? Врет, наверное... Если он не может, зачем ему баб ловят? Он не особенно старый... Врет она, что только смотрел и титьки руками рвал... А теперь я из-за этого обо всех других ее думать стал... раньше не думал, а теперь думаю... Как будто целку брал...
Мишка повернул к двери, через плечо ответил:
- Дурак ты, Колька. И я дурак, что с тобой связался, если тебе это важнее всего. Еще и сволочь ты... Поднимай ее, сейчас ехать будем, а не хочешь - ну вас обоих к черту, я сам поеду, в рот вас обоих...
Колька не отвечал, сидел, не отводя глаз от сыреющих бревен стены. Мишка пошел к себе, присел на кровать, проверил все оружие - своего бульдожку, два штатных ТТ и один "кольт", хромированный, с маленькой латунной дощечкой на рукоятке. На дощечке была надпись: "Младшему лейтенанту Лулуашвили Д.Х. за образцовое выполнение заданий от народного комиссара внутренних дел. 10 августа 1940 года". Кристапович пересмотрел удостоверения - все три были в полном порядке, насколько Михаил мог иметь представление об этих документах, но среди них не было выданного Лулуашвили. Михаил усмехнулся - похоже, порядка в этом департаменте было не больше, чем в любом другом. Впрочем, открытие могло быть полезным... За стеной копошились, шептались, напряженно сдерживая голоса, потом затихли, заскрипела, постукивая о стену, старая деревянная скамья. Мишка захихикал, как десятилетний, крикнул через стену:
- Колька! Я тебе точно говорю - они по ночам работают, а ночная работа мужика быстро в бабу превращает. Слышишь? Мне врач знакомый говорил...
За стеной затихли, что-то стукнуло резко, но через минуту скрип возобновился... Мишка блаженно хихикал, с симпатией думал о дурковатом, но при этом таком сообразительном по части окружающей жизни, таком начисто лишенном самых распространенных иллюзий Кольке.
Минут через десять вышла Фаина - почти в полном порядке, диковато поглядела на Михаила, пошла в сени, звякнула ковшом, пошла на крыльцо... Кольку пришлось заставлять бриться, чистить китель и сапог, но вид его и после этот был крайне неудовлетворителен - только по пригородным с гармошкой ходить. Фаина наблюдала молча, потом спросила:
- Миша... А ты что, те деньги блатным отдашь?
Михаил усмехнулся:
- Сообразительная у тебя жена, Колька, не тебе чета... Посмотрим, Фаина, посмотрим... Мало ли как сложится, пока трогать бы не хотелось. Понимаешь?
- Ага, - сказала Файка, молча полезла во внутренний карман короткой шубейки, достала пачку тридцаток и сотен, молча протянула всю пачку Мишке.
- Молодец, Фая, по дороге на Тишинку заскочим, - одобрил Кристапович, - прибарахлим твоего Николая. Денежки-то на всякий пожарный придерживала?
Колька опять надулся, пошел по шее красным, а Файка засмеялась:
- Глупый ты, Колька, правильно твой товарищ говорит, дурак ты. Это мои деньги, законная доля, мне ее в прошлый раз Фредик дал, все равно тебе полпальто купить хотела. Глупый ты, начальники бабам деньги не платят... Хотела эти на всякий случай оставить, а те - чужие, как пришли, так уйдут...
Кристапович засмеялся, порадовался незыблемости представлений о собственности у этой милой татарки, блатной девки - куда более точных представлений, чем у одного вполне официального товарища, о котором Мишка теперь думал неотступно, все время с тех пор, как дело на шоссе удалось...
Пора было ехать, он пошел греть мотор.
Сначала заехали к Нинке. Вполне успокоилась певица, была в своем панбархате - собиралась на работу. Мишку встретила ровно и по-деловому, без визга, дала паспорт на имя какой-то Резеды Нигматуллиной и справку о временной Мишкиной нетрудоспособности, составленную безотказной Дорой. Мишка, в свою очередь, отсчитал тысячу за паспорт - из своих, точнее; из Файкиных, - и еще двести для бедной Доры, Нинку поцеловал, пожалев про себя, что и на этот раз нету даже четверти часа, и спустился к ждавшим в машине Кольке с Файкой. Нинка на прощанье сказала: "Если не расстреляют приходи, я больше трех ночей ждать не буду..." Мишка засмеялся - если не расстреляют, придет обязательно...
Потом рванули на Тишинку. После рынка долго, часа два стояли в одном темном дворе на Брестской, Колька обживался в только что купленных полуботинках сухумского кустарного производства, бостоновых брюках, куртке-бобочке с клетчатой кокеткой и богатом габардине, наверняка принадлежавшем до этого какому-нибудь народному из Художественного театра. Обживаясь, Самохвалов весь передергивался, как от настриженных за шиворот волос, злобно щерясь, нес стильную одежду в Бога и в каждую пуговицу. Особую ненависть у него вызвала молния на ширинке не то еще лендлизовских, не то каким-нибудь борцом за мир завезенных из Стокгольма штанов.
Файка, внешне уже совершенно придя в себя, будто и не с нею было все, что случилось за прошедшие двое суток, примостившись на приборном щитке машине, мудрила чего-то с купленными в ближайшем писчебумажном чиночкой и ластиком - приближала внешность неведомой Резеды на фотке в паспорте к своей, обнаружив и к этому рукоделию большие способности: теперь с фотографии смотрело совершенно неопределенное существо, причем никаких следов подчистки не осталось. Покончив с новым документом, она принялась за то же дело с другой стороны: сняла в машине шубу, стянула через голову, не обращая внимания на Мишку и стукаясь о потолок руками, шелковую блузу с прошвой и, оставшись в сорочке с бретельками, перекрученными на круглых, без всякого намека на ключицы, плечах, в десять минут одними канцелярскими ножницами постриглась, срезала косу, уложенную обычно в корону вокруг лба, из газетных обрывков сварганила папильотки, сгоняла Кольку за бутылкой пива, которым аккуратно, но щедро смочила сооружаемую прическу, распустив по машине хлебный запах - и стала вылитая "я у мамы дурочка". "Комсомольская правда" с руками бы оторвала типаж для очередного фельетона.
Сам Мишка почти все это время пролежал на вытащенном из багажника артиллерийском чехле под машиной, вылез оттуда, каким-то чудом почти даже не замарав рук, и удовлетворенно похлопал "опель" по длинному островерхому капоту. Затем он долго, с большим количеством технических слов инструктировал Кольку, и тот в свою очередь полез под автомобиль, вылез почти сразу же и буркнул: