— Сколько ихъ тамъ? Пятеро?
— Пятеро, да баба шестая.
— Поставить имъ еще по бутылкѣ пива, и ужъ больше ничего — ни-ни.
— Слушаю-съ…
Опять удалился подручный буфетчика. Кабатчикъ бросилъ счеты и въ волненіи заходилъ по комнатѣ, пощипывая бороду.
— Эдакъ ежели дѣло каждый день пойдетъ, то мнѣ и пятисотъ рублей имъ на пропой будетъ мало! Помилуйте, что это такое! Только вчера легкій подходъ сдѣлалъ и свое умственное воображеніе насчетъ заведенія троимъ колдовинскимъ объявилъ, а ужъ сегодня спозаранку вся деревня на даровщину пить лѣзетъ! бормоталъ онъ.
— Напрасно ты, кажется, съ этимъ новымъ кабакомъ вязаться-то задумалъ, замѣтила жена.
— Ну, ужъ это не твое дѣло, не тебѣ о торговыхъ дѣлахъ разсуждать! оборвалъ ее Аверьянъ Пантелеевъ. — А только ужъ и народъ же нонѣ! Охъ, какой народъ! Шагу безъ мзды не сдѣлаютъ. Говорили, Колдовино смирная, трезвая деревня. Какая это, къ чорту, трезвая деревня, коли спозаранку пропойные люди пить лѣзутъ.
Еще разъ появился передъ кабатчикомъ буфетчикъ.
— Чего ты съ одного лѣзешь! огрызнулся на него кабатчикъ. — Насчетъ колдовинскихъ тебѣ вѣдь сказано мое рѣшеніе.
— Да что жъ мнѣ дѣлать-то, коли не внимаютъ! Я ужъ и урядникомъ пугалъ, и тѣмъ, и сѣмъ, честью говорилъ — никакой словесности не чувствуютъ. Да тамъ еще колдовинскій мужикъ. Этотъ пріѣхалъ на лошади и требуетъ четверть водки.
— Шестой?
— Да ужъ это седьмой. На лошади пріѣхалъ. Требуетъ четверть и полдюжины пива.
— Кто такой?
— Терентій Ивановъ, корявый такой.
— Ну, не мерзавецъ ли человѣкъ есть! Вѣдь я еще только вчера его поилъ и сорокъ копѣекъ ему на бутылку водки далъ! воскликнулъ кабатчикъ.
— А сегодня за четвертью пріѣхалъ и за пивомъ. Стаканчикъ сейчасъ онъ ужъ на нашъ счетъ выпилъ. Такъ какъ прикажете: отпускать четверть или не отпускать?
— А вотъ я сейчасъ самъ внизъ сойду.
Кабатчикъ, бывшій въ одной жилеткѣ, сталъ надѣвать на себя пиджакъ, чтобы итти внизъ въ трактиръ, какъ вдругъ на лѣстницѣ раздались чьи-то шаги и въ прихожую комнату квартиры вошли колдовинскій староста и Емельянъ Сидоровъ Мясникъ.
IX
— Не ждалъ, поди, гостей-то сегодня? Ну, а мы вотъ какъ скоро!.. говорилъ кабатчику Емельянъ Сидоровъ, отирая грязные сапоги о половикъ въ передней. — Бабы наши сегодня утречкомъ говорятъ; «молотить»… А я имъ: «какая тутъ молотьба, коли Аверьяну Пантелеичу угодить надо. Къ нему поѣдемъ». Запрегъ лошадь, захватилъ вотъ старосту и къ тебѣ… И лошадь-то, признаться, сегодня нужно было, чтобы подъ яровое на весну полоски двѣ вспахать, а я ужъ говорю: «плевать… Послѣ вспашемъ. Успѣется еще». Баба ругаться — ну, да я ее утрамбовалъ. «Какъ я, говорю, дура ты безпонятливая, ведро водки на себя отъ Аверьяна Пантелеича потащу пять верстъ?» Вѣдь пять верстъ отъ насъ къ вамъ.
— Люди говорятъ, четыре только… сухо отвѣчалъ кабатчикъ.
— Ну, четыре. И четыре версты надсадишься на себѣ тащить. Да вѣдь вотъ и старостѣ ты тоже ведро обѣщалъ.
Кабатчика покоробило.
— По полу-ведру я обѣщалъ, кажется, а не по ведру, проговорилъ онъ.
— Ну, вотъ! Толкуй еще! На ведрѣ сторговались.
— Ну, да, на ведрѣ, а только двоимъ.
— Нѣтъ, каждому по ведру, подтвердилъ староста. — Чего ты жилишь-то? Тонешь, такъ топоръ сулишь, а вытащатъ тебя, такъ и топорища жаль.
— Да вѣдь ты меня еще не вытащилъ. Я еще и бумаги-то міру не подавалъ, а тамъ что міръ скажетъ.
— Все оборудовано, махнулъ рукой Емельянъ Сидоровъ, входя изъ прихожей въ комнату, и началъ креститься на образа. — Ну, теперь здравствуй! Гдѣ хозяюшка-то? Надо и хозяюшкѣ поклониться.
— А она тамъ около печки, по своему кухонному интересу. Придетъ, такъ поздоровкаешься. Что же ты оборудовалъ?
— Да все. Я и Буялиху насчетъ бабьей вечеринки подговорилъ, и все эдакое… Согласна въ лучшемъ видѣ. «Только, говоритъ, пускай онъ побольше угощенія присылаетъ и побольше посуды». Да смѣетъ ли она артачиться, коли я прикажу! Послѣзавтра у ней вечеринку валяй. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
— Ладно. А только ужъ и деревня же у васъ алчная! Вѣришь ли, смучили меня сегодня ваши мужики. Съ самаго утра, съ самыхъ, то-есть, позаранокъ прутъ въ трактиръ на даровое угощеніе. Одинъ какой-то подлецъ даже тарелки въ трактирѣ бьетъ.
— Ничего не подѣлаешь. Хочешь нажиться, такъ надо и отъ себя тщетиться.
— Да наживешься ли еще? Вѣдь это еще все буки.
— Вовсе не буки. Съ того и прутъ сюда пить, что порѣшили тебѣ мѣсто подъ кабакъ отдать и приговоръ подписать. Староста сейчасъ же послѣ твоего отъѣзда пошелъ по деревнѣ и сталъ говорить мужикамъ насчетъ кабака.