— Скажи ещё, их бес Етагыр охранять будет.
— И то верно, чего греха таить!
— Опасная это затея, мужик. Заброшенные горные выработки часто обрушиваются… Шахта за столько лет разве не завалилась?
— Ни одной гнилой ступеньки. Брёвна крепи уже в камень превратились, док. Надёжней тех каменных столбов, что мы видели при дороге.
— Ну, тогда чего мы сидим? — вскочил гость.
— Так и я об чём! — поддакнул Ерофеич. — Только одеться всё-таки надо, хоть и полегче, не в шубы. В шахтном стволе стыло, как в том морозильнике.
Ерофеич провёл гостя в кромешной темноте через моторную клеть, где стоял электродвижок, к околоствольному двору шахты. Там в свете слепого круглого окошка под потолком ещё высились ржавые колёса ручного подъёмника на цепях. Моторная изба и пришахтный двор помещались в искусственной пещере, проделанной взрывниками в скальном массиве. Перед крутым спуском с деревянными ступенями, ведущими вглубь горы, гость приказал:
— Бери обе сумки и ступай вперёд! Я тебе сзади под ноги фонариком посвечу.
— Я на ощупь тут дорогу найду и без света.
— А я вот темноты боюсь, представь себе.
— Пистолет тебе зачем, док?
— Нечистую силу пугать.
— Она сама кого хошь напугает, а пули не забоится. Разве что серебряной, и то навряд ли.
— Ступай вниз без разговоров! И держись в свете фонаря.
— Чтобы ты держал меня на мушке? Зря ты мне не веришь, Шманец.
— Я никому не верю. Дашь мне в темноте по башке, скинешь в шахтный ствол, и денежки — твои.
— Это четыре-то миллиона с гаком в самой твёрдой валюте? Меня за них на куски порвут, если кто из местных урок про то проведает.
— И то верно… Ну, пошёл!
Едва лишь мужчины вышли с сумками из горницы, крохотная женщинка-прислужница тут же вскочила, бесшумно подошла в своих мягких замшевых сапожках-торбасах к открытой двери чёрного хода и долго вслушивалась в шаги и слова своих удалявшихся повелителей-мужчин. У неё действительно шевелились маленькие ушки, когда она старательно прислушивалась, скинув вязаную шапочку.
Тяжёлые шаги сначала гулко отдавались из тёмной дыры спуска в шахту, откуда тянуло холодом, потом удаляющийся топот перешёл в невнятное бормотанье, словно кто-то большой и страшный ворожил в студёной темноте подземелья.
Ерофеич с гостем вернулись в избу уже без двух объёмистых сумок из «чёртовой кожи», как называли когда-то брезент для чехлов, предназначенных для транспортировки малогабаритной военной техники. Оба дрожали то ли от холода, то ли от страха. После мерзлотного и мрачного подземелья дом встретил их теплом и уютом. Горшки в печи уже вовсю пыхтели, а самовар тоненько пел, готовясь закипеть.
— Фёкла, станови водку взад на стол! — крикнул Ерофеич не своим голосом.
Гость со вздыбленными остатками волос на покрасневшей лысине и выпученными от страха глазами вырвал литровую бутыль из рук тунгуски и стал прямо из неё лить пахучую цветную жидкость себе в рот.
— Лёва, обалдел? — забыл Ерофеич про табель о рангах. — Шмурдяк-первач — шестьдесят градусов! Сожжёшь всё нутро.
Бутыль была старинная, с выпуклыми буквами «Пей, да дело разумей». С притёртой стеклянной пробкой на коротком горлышке. Само горлышко было настолько широкое, что из него невозможно было пить — только лить прямиком в глотку.
Гость пил ненасытно и торопко, обливаясь и захлебываясь, словно в жаркий день в раскалённой пустыне.
— Лёва, погодь! Задохнёшься.
Но гость не остановился, пока не выхлестал половину старинного штофа из зелёного стекла. Потом выронил бутыль на стол и пошатнулся, словно отпрянул в ужасе от невыносимо страшного видения.
— Ты всё слышал, что он сказал?
— Да никого там не было! — мотнул головой Ерофеич.
— Я его видел собственными глазами.
— Горного аспида? Василиска подземного? Утихни малость, парень…. Мало ли что кому привидится во тьме. После света в темноте у всех разноцветные огоньки перед глазами вертятся.
Дрожавший от перепугу гость даже не заметил панибратского обращения Ерофеича.
— Так ты там на самом деле никого не видел?
- Лёвыч, оставь бутылку в покое! — схватил Ерофеич его за руку, когда тот поднял со стола недопитый штоф из тёмно-зелёного стекла.
— Жалко тебе?
— Жалко тебя. Зимовка в тайге — дело шибко опасное. С такой прытью успеешь допиться до чёртиков ещё до весны, если раньше не вздёрнешься на крюке под потолком. И куда ты двинешь отсюда с перекособоченной башкой? Тайга и летом пьяным не мирволит, а зимой алкашу в тайге вааще кранты. И пистолетик свой спрячь куда подальше. От оружия по пьяни и до греха недалеко. Ты, главное, поплотней закусывай, когда пьёшь.
— Я и так толстый.
— Так кого ты узрел под землёй? — спросил Ерофеич, когда наконец оба уселись за стол, а гость сунул пистолет в кобуру и отстегнул её от подтяжек под мышкой.
— Того самого!
— Одноглазого демона Етагыра с крутыми рогами и на копытах?
— Ага, и ещё с хвостом, — ответил Шмонс после очередного стакана.
— Фёкла, чёртова кукла с глазами! Забери у него водку и накрывай на стол!
— Н-не сметь!
Шмонс властно потянулся за бутылкой, но промахнулся и всей тушей грохнулся на пол.
— Фёкла, чо стоишь? Помоги дотянуть этого борова до полатей. Пусть проспится с дороги. Захмелел с морозу, с устатку и не евши. Да бережней тяни. Слишком дорогой для нас гость… И не тревожь его, пока не проспится. Потом его покормим.
ГЛАВА 6.0 ТОТ, В КОГО НЕ ВЕРИМ, НАС НАСКВОЗЬ ВИДИТ
Шмонс соврал. Никакой хвостатый чёрт в рогах, с хвостом и копытами ему в темноте не являлся до тех пор, пока они не спрятали деньги в выемке, пробитой в стене боковой штольни, и заложили тайник бутовым камнем. Да и потом никаких чертей рогатых он не видел…
После ослепительной вспышки Шмонс ощутил, что взлетает, как в невесомости. Открыл глаза. Он был на космическом корабле, каким его обычно изображают в фантастических фильмах, — просторный отсек-зал из серебристых металлических панелей с огромными полукруглыми иллюминаторами, в которых проплывают звёзды.
— Опять двадцать пять! Я ещё с тобой в космос ни разу не летал, — сразу понял Шмонс, куда он попал и во что снова вляпался. — Спасибо за турпутёвку на космическую станцию, Велиар. Ты мне пятьдесят лямов сэкономил на космический туризм.
Теснота и неприглядность внутреннего убранство настоящих космических станций обрезают крылья фантазии у кинорежиссёров. Претят художественному замыслу кинотворца убийственное проникающее излучение всех типов и мгновенный переход от абсолютного нуля к температурам в тысячи градусов, когда испаряются металлы.
Правда жизни в космосе неприглядна и неказиста, а творческая погоня за прекрасным заставляет художника воспарять над действительностью. Комфорт, простор и стерильная чистота — вот каким должно представляться даже в космосе обиталище современного пожирателя зрелищ, развлечений и удовольствий. А то он переключит телик с фантастики на красивенькую фэнтезюшку, где всё так няшненько и симпотненько.