Забота тунгуски сделала своё дело. Со временем больной научился держаться на ногах без подпорок и кушать самостоятельно, не пронося ложки мимо рта. Теперь он расхаживал на своих двоих по избе, правда, на полусогнутых. Кисти рук держал перед собой, как собачка, вставшая на задние лапки. Рот всегда раскрыт, нижняя челюсть безвольно отвисла, а с нижней губы сбегали тягучие слюни.
Он бесцельно расхаживал в долгополом китайском стёганом халате и валенках с обрезанными голенищами, как пациент в психбольнице. Мог налететь на столб, дверной косяк или уткнуться лбом в стену. Будто и не видел перед собой преграды.
Говорить ещё не мог. На все вопросы отвечал односложными переспросами: «Э?.. А?.. О?». Жуткий взгляд глубоко запавших глаз просто пугал.
— Лёвыч, ты часом не того? — вздрагивал от его сумасшедшего взора Ерофеич.
Но в ответ лишь всё те же невразумительные междометия. На вопросы не отвечал. Разговаривал сам с собой нечленораздельным мычанием. И вот наконец от него услышали связную речь:
— Зачем покойников хоронить? Надо прирезАть перед смертью больных и старых, а мясо съедать или собакам скармливать, если самим есть противно.
Ерофеича аж передёрнуло, а глаза Фёклы сомкнулись за ресницами в непроницаемую чёрточку.
— Ты бредишь, Шманец! — попытался привести его в рассудок Ерофеич, но тот шарахнулся в сторону, как от внезапного испуга, упал затылком о пол и потерял сознание. Такое с ним случалось почти каждый день.
Но он не превратился в бесчувственное растение, а бурно жил в своём выдуманном мирке. Чаще всего Шмонс воевал с воображаемым бесплотным духом, иногда даже грозил ему кулаками. Точнее сказать, всего лишь пробовал грозить. Сжать руку в кулак ему пока не удавалось.
— Етагыр его попортил, — сказала как-то тунгуска в укромном уголке дровяного сарая, чтобы больной не услышал.
— Слышь, Фёкла, — шепнул ей Ерофеич. — Ты моё оружие-то запирай в кладовке на замок. Ножи тожить прячь от него, а вилки вообще не доставай из шкапа. Ложками обойдёмся, не паны всёж-таки. И чтоб нигде верёвки зазря не болтались, смотри у меня! А то этот дурной на всю голову над собою всяко учудить может.
Однажды Ерофеич вернулся из заброшенной церковки, где досматривал щенных сук, и заорал на всю избу:
— Фёкла, мать твою распротак! Куда смотрела? Он же помер.
Лысый Шмонс неподвижно сидел наперекосяк в деревянном кресле. Голова неестественно запрокинута, рот раззявлен, а открытые глаза — как бы остекленели. Ерофеич приложил голову к груди Шмонса — сердце не билось. Его даже уложили на пол, как покойника, чтобы труп не окостенел враскорячку. Перевязали руки и ноги полотенцами, подвязали челюсть. Но через полчаса мнимый мёртвый дёрнулся и перекатился на опавший после болезненной голодовки живот.
— Ну, и напугал ты нас, сучий выблядок! — утёр потный лоб Ерофеич, когда они с тунгуской снова усадили Шмонса в кресло.
— Что? Где? — вертел тот головой, как очнувшийся лунатик.
— Ты, Лёва, так больше не шути. Ты мне живой нужон. Мне за твои миллионы без тебя лихие люди башку быстренько продырявят. И никакого тёплого моря не увижу, если ты загнёшься до срока.
— Он больше не придёт? — прошамкал подвязанным ртом Шманец, по-сумасшедшему оглядываясь по сторонам вытаращенными глазами.
— Кто?
— Ну, тот самый, который из меня ушёл.
— Чёрт с рогами, что ли?… Етагыр который?
— Ну пусть даже Етагыр, если тебе так проще понять.
— Он не придёт. Из тебя шаман изгнал злого духа и вырезанного чёртика над входом в избу повесил. То ись вход сюда для нечистой силы заборонил. Ты, Лёвка, знашь-ка, кинь из башки всё дурное и дыши спокойно. Тунгусские страшилки про нечисть — сказки для детей. Не дури, а выздоравливай по-взрослому. Ну, типа отвлекись чем-нибудь от своих бредней. Хочешь, я тебе щенят на забаву принесу? Такие смешные в этот год у одной уродились, лобастые да лапастые! Не иначе как волк поработал над сучонкой.
— Не выношу собак в доме!
— Уже можно и медвежонка добыть. Как раз самая пора. Медвежата забавные, мягонькие, когда крохотные, как хомячки.
Шмонс неловко, как пьяный, дёрнулся и помотал лысой головой, похожей на маковую коробочку на тонком стебельке.
— Зачем меня связали?
— Так к похоронам тебя, бесчувственного, готовили. Развяжи его, Фёкла!
— Напиться бы… и забыться.
— Тебя шаман до самой смерти закодировал. Водка теперь тебя не возьмёт.
— А если попробовать?
— Не получится, Лёва, и не пробуй. Свихнёшься или сразу загнёшься. Многие уже по этой дорожке проходили.
Больной сжался в комок, обхватил худые коленки.
— Спрятаться бы… Затаиться… Где найти убежище?
— Тут твоё прибежище. Неприступная глушь. Сюда сто лет не ступала нога чужого человека. Шаман был первый за всё время.
— Не от людей бы укрыться… От этих… самых… Ну, сам понимаешь… В больницу мне бы с окнами за решёткой. Или в тюрьму. Нечистая сила боится военных и врачей. И ещё ментов.
— Всё верно — ей первым делом своих надо бояться. Думаешь, в психушке нечистики тебя не достанут? За этим тебе в монастырь надо проситься.
— В Распоповку к староверам?
— А хоть бы и туда до самой весны отвезу, если хочешь.
— Хочу к староверам!
— Окрепнешь — отвезу непременно.
Шмонс посветлевшими глазами обвёл просторные покои.
— У тебя икон нет. Где образА? Зачем спрятал!
— Опять бредишь? У меня их и в помине не было.
— Икона нужна в доме. С негасимой лампадкой.
— На кой тебе?
— Защита свыше… От этих самых… От иконы благодатный свет исходит. Бесы его не выносят.
— Хочешь с ангелом-хранителем помириться? Да принесу я тебе иконы в два счёта из церковки, где держу собак.
— А молитвослов?
— У староверов выпрошу в Распоповке. Я же тебя к ним возил для отчитки от беснования, забыл?
— Не помню.
— Ты им по нраву пришёлся, а меня они и на порог не пустили.
— Библию привези старопечатную. Ещё свечей и ладану. Ладан-то у них есть?
— Угу… Старцы сами из живицы варят. Духовитый такой.
— И маслица лампадного не забудь.
— И масло лампадное они из кедровых орешков себе давят. Всё тебе привезу. Даже благословение он ихнего пресвитера. Ты только выздоравливай.
Ерофеич не обманул. Съездил на собаках к староверам по непролазной тайге и привёз старую книгу в обмен на свои охотничьи боеприпасы. Староверы не признавали заморского оружия. До сих пор охотились с ижевскими двустволками и симоновскими карабинами, патроны к которым в Сибири нынче днём с огнём не сыщешь. Разве что в музеях. Гильзы набивали китайским бездымным порохом сами и затыкали безоболочечными пулями собственного литья. Капсюли к гильзам подходили китайские. У хунхузов залётных всё купишь, только заплати. В цене обманут, но товар доставят.