Угадал Петро материнские мысли.
– Мамко! – раскинул Петро сильные руки. – Плохо ж Вы знаете своих хлопцев. Ну разве тот же я похож, чтоб на какую там красивую трепотню клюнул? Лично у меня нигде не пропадёт. Да только запой он что непотребное, ей-бо, вот этими ручищами запихаю в авоську и в полной невредимости доставлю Вам на расправу!
– Вот этого-то, хлопче, как раз и не вытворяй. Силу свою, молодость потерял идол его знай где… Выпал из годных… Выстарился… Не работник уже…
– У меня б работал. Из миски ложкой.
– Не в лад поёшь, не в лад… А можь, ты оплановал уже всё? Замыслил везти его сюда? – Подумала. В надломе уступила: – А кобель с ним, вези. Только мне он не нужен. От живой жены женился… И ни звука даже, кто она такая.
– Словачка. Взял уже с пацанкой… Я тут, – тряхнул письмом, – всё уже наизусть знаю… Ребятья у них не завязалось. Про всё про это он и пишет дале. До мелочей всё про себя вываливает как на духу… Ответно просит: пока будете оформлять поездку ко мне, в подробностях опишите свою жизнь… Гляньте, какие они будут из себя.
Из хинной желтизны конверта Петро вытряхнул цветную карточку. Подал.
– Бож-ж-ж-жечко ж мо-ой… – надсаженно простонала старуха. Нервно сглатывая, впилась глазами в коржавого старичка с ядристо порубленным морщинами лицом, виновато и задавленно выглядывавшего из-под массивного козырька парусиновой кепки, что грузно давил на самые на брови. Старичок силился улыбнуться. Погибельное подобие улыбки он выдавил-таки из себя, а на большее его не стало. – Иваночко!.. Невжель это и всё, что оставила от тебя распроклятая чужина?!
Старуха вопрошающе подняла потерянный взгляд на тугощёкого Петра, как бы сравнивая великанистого сына с гномиком на карточке. Тяжело замотала головой:
– Не-е… Не наш тут нянько… Какой-то…горе… носец…
И женщина рядом была под стать такая же мелконькая, доход доходяга, с тяжело вытаращенными глазами, словно что невозможно большевесое, невидимое было у неё на голове.
Старики держались друг за друга.
Иначе, казалось, они б не устояли.
– Бедные, бедные… – обмякло шатала головой старуха. – Какая ж повенчала вас беда?
7
Человек по свету, как пчела по цвету.
Несподручно бабе с медведем бороться:
того гляди юбка раздерётся.
Верховину май обряжал, в гости июнь-друга звал. Белыми копнами кучились у домов вишни, яблони.
Самую силу цвета набирали и сады московские.
До самолёта ещё прорва пустого времени, и Иван с Петром прямо с Красной площади да по старой памяти качнулись на Выставку.
Выставкой братьям уже трижды кланялись: трактористы они первой руки, хлеба растят богатые, и в те встречи так полюбилось им на Выставке, что теперь, оказавшись в столице мимоездом, не удержали себя не пойти на Выставку. Ноги сами понесли.
Ходили из павильона в павильон…
Бродили по аллеям в цвету…
Дорога уморила шаг.
Однако жаль было покидать и сады белые, и солнце ясное…
А в закуренном туманом Лондоне братья уже не увидали по сути солнца, хоть и одно оно на всех.
Туман не туман, смог не смог, только завесило, задёрнуло небо какой-то мутной, зловеще-серой пеленой и сквозь неё не видать солнца в той ясности, что в Москве, что в Белках.
Вечерело.
За крышу уходило солнце.
Оплывший ржавый пятак света, будто напоровшись на шпили, вытек, из пепельно-жёлтого превратился в льдисто-алый, распух и вот такой, словно краснея за дневные дела людей, обиженно, смуро сплывал в темницу ночи.
Хитёр и громаден лондонский аэропорт Хитроу.
А дальше?
Где посадка? Когда? На какой?
Народу пушкой не свалить.
Спросить же без языка не спросишь.
На правах старшого Иван командирничает:
– Все идут, мы за ними.
Пристегнулись к одной толпе – вынесла к посадке в Австралию.
Пристегнулись к другой – притаранила, притёрла к посадке не понять куда.
– Не-е, чёрт-мать, – бормочет распаренный Иван, хмелея от усталости. – Не дело налётом лететь, куда толпа несёт. Надо драться навспроть.
– Полезли навстречу, – соглашается Петро. – Мне без разницы. Что вперёд, что назад – абы вперёд!
Петру-то что!
Петро в толпе столб.
Поглядывает сверху, посмеивается, как там в низах кипит-бубнит человечество.
Ивана же толпа мнёт, кидает на поручни, тащит, крутит и не найти ему правежа в этой коловерти.
Видит Петро, вовсе лихо Ивану. Вскинул над ним трембиту, ка-ак гуданёт! Народище так и отсыпался, мёртво отпал от Ивана.
Вольно дохнул Иван.