– Такие же, как ты, никакие?
– Поля, не обижай меня, – Соня опять расплакалась.
– Прости, – женщина обняла соседку по-матерински, провела ладонью по мягким волосам. Ты моя хорошая девочка, смотри, не растай, Снегурочка!
Илларион не узнал свою жену. Из кареты скорой к нему вышла совсем другая женщина. У Сони на щеках появился румянец, глаза сияли. Она обняла мужа, как бы по дороге, чмокнула дочек, прошла в дом и закрылась в своей комнате. Потом вышла и сказала, что хочет исповедоваться. Так Илларион узнал о Сониных чувствах. На исповеди произошло нечто странное – священник испытал сильную боль от потери, после которой на душе стало легче, и фигура в синем плаще испарилась из дальнего угла храма. Впервые он увидел, как Соня рыдает. Даже на родах она не кричала и не плакала на радость врачам. Он как будто отделился от себя, встал в сторону и свидетельствовал. Пожалуй, исповедь жены была по сути первой и настоящей. Что ему с этим делать, он так и не решил. Через неделю всё вернулось на круги своя: жена успокоилась и стала похожа на прежнюю – тихо убиралась в доме и храме, тихо варила еду, тихо стирала одежду, тихо молилась, тихо помогала дочерям с уроками и потихоньку гасла и отодвигалась всё глубже в тень. А к нему опять вернулись тоска и желание уйти из дома. «Отвезти что ли её этому врачу? А если он окажется негодяем и проходимцем? Надо бы с ним встретиться и поговорить.»
Илларион стоял посреди церковного двора и думал крамолу о том, что заблуждения и величайший грех уныние, как ни странно, помогают ему не впасть в прелесть и окончательно не оскотиниться, и не возгордиться. Он смотрел куда-то под ноги и изучал поля фиалок и играющие тени травы. Светка и Фёдор остановились поодаль, не желая нарушать его уединение.
– Вы исповедоваться пришли?
– Батюшка! Я к вам Фёдора привела познакомиться. Мы в храм ходим зайти и просто постоять.
– Хорошо. Илларион как будто опомнился. Пойдёмте.
Храм был старый, с деревянным крыльцом, полом и стенами. Он жадно поглотил входящих, сокрыл их и подарил прохладу, льющиеся из боковых окошек лучи и запах медовых свечей. Куполом своим храм уходил далеко наверх, и там не заканчивался. Границы миров, разделяющие жизнь и смерть, стирались вместе со страхом отрыва от земли. Никому не хотелось говорить и петь. Территория храма требовала исчезновения, и в переполненной жизнью пустоте, вошедшие стояли по струнке вытянутые вверх. В храм вошла Соня и девочки, и стали зажигать лампадки и свечи возле икон. Мысли одолевали Иллариона. Он думал о том, что храм сильно меняется, когда в него приходят люди, и ещё… страшная мысль о том, что он не верит в Бога, вдруг завладела им и обесточила его. И вслед за этой мыслью вернулась фигура в синем плаще. Отслужив заутреню, Илларион вышел на проповедь, но проповедовать не смог, и шагнул во двор.
– Что-то с ним не то, – тихо сказала Светка Фёдору. Подойди к нему.
Батюшка сидел на земле, опираясь на старую яблоню, и выглядел нездоровым.
– Что с вами? – спросил Фёдор.
– Не знаю, – ответил Батюшка, не хочу умирать.
– Кто же хочет? – поддержал разговор Фёдор.
– Некоторые хотят. На самом деле желающих много. Я исповедовал – знаю. Но я не хочу. Не успел ничего.
– Что не успели?
– Ничего…, – Илларион замолчал и погрузился в раздумье. Уверовать.
– Вы же священник?
– Что с того? Учу вере, а сам…Ты первый, кому я об этом сказал. Сам себя исповедовать не могу. Думал, что всё произойдёт само собой. Уверую со временем и от усердия. Думал, что само служение приведёт к Богу…. Ведь пока служба есть на Земле, открытая и узаконенная – мир стоит.
– А говорите, не верите.
– Я говорю о службе, а не о себе. Человек – тоже храм, и если в нём Бога нет, нет и человека. Вот смерть и ходит за мной. Ждёт случая. Думал я, что призван служить, а теперь сомневаюсь.
– А я думал, что найду у вас утешение, а в утешении нуждаетесь вы.
– Не в утешении я нуждаюсь. В связи с Богом. Но связи нет. А значит, и меня нет. Зачат во грехе, во грехе живу и сам являюсь ошибкой. И мои стенания никто не слышит.
– Я слышу. Значит, я для вас Бог.
– Это философия.
– Какая разница, как это называется? Меня вот Бог памяти лишил. Это ведь тоже общение. Что-то он пытается мне этим сказать. Сначала я ничего не помнил, потом вспомнил себя в детстве, но сценами, кусками, потом, вспомнил друзей и жену. Отца вспомнил и мать. Где я жил, в каком городе, не помню. Вспомнил, как меня зовут и чем занимался.
– Считай, что всё вспомнил… Пошли, Фёдор, на реку, просьба у меня к тебе будет. Светлана пусть с Соней останется, – батюшка встал тяжело, но потом всё быстрей и порывистей направился к Кише, и в движениях его считывалось отчаяние и неукоснительная решимость.