Женственный незнакомец в чёрном костюме и белом воротничке не торопясь обошёл храм, постоял возле каждой иконы, потоптался возле стеночки, осмотрел свои идеальные ногти, и вышел во двор, дожидаясь окончания службы. Вечер, незаметно превратившийся в ночь был ясный, и обнаруживалась родниковая суть каждой звезды, делящейся со всеми своим светом, и родниковая суть самого вечера или ночи, обнажающей запахи травинок, коры деревьев, осевших дымов и пыльцы. Когда Илларион отпустил девочек спать и вышел на крыльцо, незнакомец уже докуривал пятую сигарету, ибо делать ему во дворе было нечего.
– Ты куда свою жену отправил? – с места в карьер начал незнакомец.
– Я бы не торопился говорить мне «ты», – ответил Илларион.
– Лучше сразу, Илларион, без церемоний.
– Откуда вы знаете моё имя?
– Откуда-откуда… оттуда, откуда же ещё? А девочек что с матерью не собрал?
– Она вернётся.
Незнакомец хихикнул и поправил волосы. «Кто он? Может, это не он, а она?», – подумал Илларион. Прочитав мысли батюшки, визитёр рассмеялся ещё пуще:
– А какая тебе разница, кто я? А ты кто?
– Человек.
– И я – человек, – мужчина сверкнул улыбкой, – Как думаешь, Илларион, два человека могут друг с другом договориться?
– Смотря о чём.
– Конечно, с близкими не можем, тем более – с далёкими. Я тебе привёз привет от брата твоего, – мужчина подмигнул Иллариону большим глазом под длинными ресницами.
«Наклеенные, что ли, или мне кажется в темноте…. И губы, вроде, подведённые-подкрашенные» – Илларион спросил, как поживает брат. Мужчина, заприметив, что попал приветом в самое сердце батюшки, загарпунил его и стал наматывать трос:
– Он-то хорошо! Да ты – не очень! Что же ты, Илларион, своими близкими разбрасываешься, как мешками с песком? Думаешь, высоко летать начнёшь? Брата предал, жену подарил, что с дочерями делать собираешься?
– Вы судить меня приехали? Так не за что меня судить, кроме одного, но про это кроме меня никто не знает.
– Я знаю! Священник ты, а в Бога не веришь. Ничего тебя не берёт, даже утопление! Какой-то ты батюшка бесчувственный оказался.
– Откуда вы это знаете? Не можете знать!
– Говори мне «ты», мы с тобой, считай, уже породнились.
– Я вас не знаю!
– Знаешь! Уживаешься со мной, нянчишь меня и голубишь.
– Я тебя не голублю.
– Вот и хорошо. Уже на «ты» перешёл. А скажи мне, Илларион, ты жить вечно собираешься?
– Не знаю я о вечной жизни.
– А зря. Пора бы уже узнать.
– Ты меня воспитывать явился?
– Явился…явился я к тебе, Илларион, чтобы поговорить, может быть даже, договориться. Ты точно знаешь, что по призванию пошёл, что священник ты?
– Не знаю, не было выбора у меня.
– Ну вот, а я тебе выбор предлагаю, как ты – жене своей. Можешь новую жизнь начать, всё заново построить.
– Не смогу всё заново.
– Сможешь. Деньги будут – всё сможешь. Деньги я тебе, Илларион, дам… по старой дружбе.
– Что вы такое говорите? Какие деньги? Зачем они мне?
– Опять на «вы» перешёл? Не хочешь так взять – икону продай. Одна-две в твоём храме цены не имеют. Продашь иконы, девочек к матери отправишь, и уйдёшь, уедешь отсюда, ты же этого хотел – всё с нуля? Не лукавь только, Илларион, я ведь про тебя всё знаю.
– Зачем вам судьбу мою менять?
– Помочь хочу.
– Врёшь ты.
Мужчине опять стало смешно. Отсмеявшись, он тут же опечалился:
– Как же я устал с тобой возиться, Илларион! Праведником ты не хочешь быть, вернее, не можешь, да нет, всё же не хочешь. Другую жизнь начинать – кишка тонка. Ты определись, наконец, кто ты – бурьян или колос. Бурьян, он покрепче будет колоса и жизнелюбивей, а ты всё в колосья лезешь. Так вот, если иконы мне не продашь, сожгу храм. Сожгу, а по пути расскажу-развею, что ты иконы продал, храм сжёг, а сам сбежал, а ты сбежишь, потому что на твоей совести его сожжение. Свидетелей у тебя нет, а дочерям твоим не поверят. Какая дочь отца сдаст? Будет до конца твердить, что отец – чуть ли не святой, на то она и дочь, – мужчина улыбался, а Илларион смотрел под ноги и терял пот, и казалось, что нет конца и края Илларионовой воде. Откуда что бралось? Сколько же в человеке воды, с виду не покажется так. А сколько в Земле воды, в матушке нашей, сколько исторгла она вод, а сколько ещё исторгнет, кто знает…. Только ощутил Илларион, что жизнь его подходит к концу. Жизнь шла к концу, а он ничего так и не понял, и помирает просто так, по-свински, ничего не совершив такого, что могло бы сделать его человеком.
– Иконы я тебе не отдам, и храм ты не сожжёшь, потому что я тебя сейчас убью.
Незнакомцу опять стало смешно – он упал на траву и стал кататься по ней, корчась от смеха: