– Ох ты!! И-и-и-и-ила-ри-и-и-ион! Ох-хо-хо-хо! Убьёт он меня! Ха-ха-ха! Воин Божий! Защитник святынь! Может быть, я и сам рад помереть, да кто мне позволит, помирать то? Это ваша привилегия, скотская и человеческая. Помер – и всё, как с гуся вода, ни за что не отвечаешь, не болеешь, не мучаешься, не искушаешь никого, не страшишься, не суетишься, не жаждешь и не платишь за жажду. Ну, давай, действуй, вынимай топор или револьвер бери. Думаешь, не хочу я помереть? Хочу! Да не дано мне, окаянному.
– Сейчас проверим, – Илларион направился к дому, и оттуда – бегом к существу, назвавшему себя человеком. Существо сидело на корточках. Блестящий костюм его помялся, помада размазалась по лицу. У батюшки в двух руках были топор и тяжёлый надёжный табурет.
– По старинке ты сражаться выходишь, а ещё я хочу сказать, по-бабьи. Это бабы и палачи с топорами носятся – мужчина встал и пошёл к машине, подставив Иллариону ничем не защищённую спину.
– Бей в спину, Илларион! Она не прикрыта никогда. Целить в спину – оно всегда хорошо.
На мгновение застыв, Илларион в исступлении смотрел на удаляющуюся спину. Мужчина открыл багажник, достал заранее приготовленную канистру, и не торопясь, покачивая бёдрами, стал приближаться к храму. Выбора не осталось. Илларион разбежался и нанёс удар в височную долю головы, но топор прошёл в двух миллиметрах от разукрашенного красным лица. Батюшка пустил в ход табуретку, но и она выписывала в воздухе пируэты, но не касалась тела. Топор опять и опять промахивался, а мужчина уже обливал бензином основание церкви.
– Дурацкая твоя голова, Илларион, ты на меня сейчас уже раз семь покусился и семь раз промахнулся, то есть, согрешил. Ты вместо того, чтобы понапрасну силы расточать, иконы бы из храма выносил.
Батюшка попытался скрутить вражью голову, но каждый раз незнакомец изворачивался – оказывался чуть левее или чуть правее Илларионовых рук, и уже вынимал зажигалку.
Дико крикнув, Илларион бросился в храм и стал выносить иконы. Он волновался. Относить надо было хотя бы на несколько метров в сторону от пылающих стен. «Только бы не упасть раньше времени и сохранить сознание». Времени оставалось всё меньше. На церковном дворе уже лежали Державная, Троеручица, Иверская, Казанская, Воскресение, Благовещение, Нечаянная Радость, Несколько икон Спасителя, Георгий Победоносец, Архангел Михаил, Троица, Серафим Саровский, Сергий Радонежский, и многие…Какая-то странная сила толкала Иллариона в горящую церковь. Он замотал лицо мокрым поясом и старался не дышать в храме. Оставалась икона Христа. Она висела выше других и достать её без лестницы было невозможно – только взлететь. Секунды шли, и в долях секунд он увидел бабушку, насыпающую снег на деревянную горку, с которой он съезжал в детстве. Увидел беготню детей и себя среди них. Увидел диких кошек, которые спали рядом с входами в подвал, и их всё время хотелось поймать. Вот, он подкрался к крупной трёхцветной кошке и поймал её. Она дико зашипела, стала извиваться, исцарапала, покусала его и убежала. Увидел пылинки, вспыхивающие в лучах солнца, в комнате, где он жил. Увидел голубую лыжню в лесу, дощатый пол кухни, кипящий весенний ливень…. На него медленно падала горящая балка. Она падала так медленно, что он успел заметить, как из оставшейся иконы вышел человек, побежал вниз и оказался быстрее горящей доски. Он оттолкнул Иллариона, и одна из балок, подпирающих купол храма, упала совсем рядом.
– Каждая секунда жизни дорога. Сейчас рухнет храм. Ты пойдёшь со мной на небо?
– Пойду, Господи! – сказал Илларион. Разве мог он надеяться на это? Что не смерть протянет ему руку, а сам Господь, тот, которого он так жаждал ощутить в своём сердце.
– За тобой последнее слово, Илларион, веруешь?
– Верую, – из последних сил прошептал батюшка, и в эту самую секунду он уже летел, увлекаемый Христом через огонь в беспредельное небо, а храм разом осел, рухнул, со стены упала последняя икона, на которой неожиданным образом пропало изображение.
Возле церкви уже собирался народ. Женщины окружили дочерей батюшки. Те находились в шоковом состоянии – не могли говорить и даже плакать. Чёрный мерседес с разукрашенным мужчиной уже удалялся по просёлочной дороге в сторону города. Одной рукой мужчина держал руль, другой – набирал телефон скорой, сообщая адрес и имена дочерей батюшки. Потом он посмотрел на часы, притормозил машину, вышел и закурил. Почему-то ему не хотелось бросать окурок на землю, он затушил его и положил в карман. Затем достал из бардачка влажные салфетки, вытер губы и лицо, погримасничал перед зеркалом, сел в машину и включил радио, из которого вдруг полились густые и мягкие звуки грузинского хора. Он попытался найти другую волну с музыкой полегче, но хор пел везде. Смирившись, мужчина включил зажигание – и машина слилась с темнотой ночи.