Первым к храму прибежал Гавриил, мучающийся бессонницей, потом подтянулись те, кто жили поближе, после стали прибывать малаховчане. Откуда ни возьмись, из темноты вылетела «скорая», доктора быстро упаковали девочек и уехали. Люди стояли кругом перед огромным догорающим факелом церкви. Мысли их и чувства, очищенные бедой, уплывали в небесный океан. Что будет с ними со всеми, если сгорел Божий оплот? Не все они входили на храмовое крыльцо, что скрывать, и редко кто присутствовал на службах, но церковь возвышалась и простирала невидимые крылья над двумя деревнями – над домами и жителями, она касалась маковкой неба, и к ней на плечи слетались ангелы. Илларион отправлял ритуалы безукоризненно, а что творилось в душе у батюшки, никому было и неинтересно. Только иногда, в клубе поэтов завеса души Иллариона приоткрывалась, и оттуда расплавленным золотом проступали слёзы. Слёзы его имели нездешнюю природу как, впрочем, слёзы многих плачущих этой ночью. Одни скорбели по сгоревшему храму, как по живому существу, другие оплакивали Иллариона, третьи оплакивали то, что человеческая жизнь слишком коротка. Казалось, что до того или иного события так много времени! Но время проходило быстро, события происходили, а жизнь текла дальше ещё стремительней. Наряженную на Новый год ёлку можно было запросто оставлять в красном углу, ибо год чем-то начинал напоминать день. Наивные думали о том, что их дочери ещё не скоро вырастут и выйдут замуж – они быстро вырастали и уже стояли перед зеркалом в белых платьях. Лето, которое так ждали целый год, проходило быстрее остальных времён года – начиналось, летело и заканчивалось, оставляя позади себя недоумевающих и скорбящих по лету людей. Дни жизни шли, а люди не успевали побыть рядом друг с другом и даже познакомиться со своими ближними. Оставалось опять провожать улетающих птиц. Эта ночь и в ней пожар, неожиданным образом остановили ход времени и одним событием объединили все разрозненные жизни, и, лишившись небесного покровительства, каждый задумался о том, что живёт без Бога.
Фёдор вспомнил всё. Горящий храм, окончательно освободил его от беспамятства. Он вспомнил город рождения, обрывки детства, школу, учителей, любовь, рассеянность, зависть, ошибки, мнительность, запахи улиц. Огонь пробудил его сознание, расставил всё на свои места и многое обесценил. Как же это было давно! Он успел пережить сердечный приступ, говорил со Смертью, с птицами и животными, откачал козу и утопленника, правда, тот всё равно был обречён, ел с куста ягоду, прикасался и перебирал в ладонях пригоршни земли, был усыновлён людьми прежде незнакомыми. Он подумал, что любой ребёнок, рождённый родителями, по сути, усыновлён. Он никогда раньше не был так близок с женщиной. Не в физическом смысле, в другом, лишающем условностей. В этом было много животного – необходимость быть рядом с другим. Он всегда этого боялся и выстраивал зримую и незримую дистанцию с кем бы то ни было. Смысл слова «узы» открывался с другой, естественной стороны. В слове была простота, найденный кров и необходимость быть в них, в этих самых узах. Дни жизни в Малаховке стали годами. Он скорбел, но общая скорбь вмещала много чувств сразу, он даже не мог отделить одно от другого, но там точно было счастье! В скорби было счастье. Это открытие поразило его, пока он смотрел на огонь. Этой ночью собравшиеся стояли посмертную службу по Иллариону. Видел ли он это молчаливое стояние оттуда, с небес? Но только каждого коснулось случившееся, и оставило в одиночестве с самим собой. Люди стояли всю ночь. Подъехавшие пожарные погасили огромный факел и уехали. На рассвете стали искать тело Иллариона, но не нашли, и тогда возымел силу и окреп слух о том, что батюшка сам сжёг храм и сбежал, и многие были рады этому, ибо храм можно отстроить, а человеческую жизнь… Но выяснилось, что финал драматического события видел Гавриил – то, как батюшка бросился в храм, и обрушение его, и он может отдать голову на отсечение, что всё было именно так. Утром по одному, по двое и семьями разошлись по домам. Дважды спасённый от чертей Аркадий шёл к дому с Верой и Бедовым, которого охватила смертная тоска, и на сей раз, именно Бедова надо было спасать и поить чаем, а то и чем-нибудь покрепче. Иван Кузьмич курил и медленно шёл к дому с женой. Говорить не хотелось. Хотелось в молчании жить весь день, ночь, следующий день, пока от сердца не отляжет. Гавриил дошёл до дома, взял удочки и вернулся к реке. Последние события превратили в пыль его сомнения, печали, страхи и даже воспоминания. Юля же вела себя очень странно. Она смотрела на пепелище, но парила где-то рядом, не соприкасаясь с бедой и не воспринимая её по-человечески. Как будто она знала, где сейчас Илларион, что будет с каждым из присутствующих через годы. Она чуть заметно улыбалась, и слава Богу, никто не обращал внимания на Юлю, кроме Аркадия, который нет-нет, да и очерчивал взглядом круги возле женщины, которая как была, так и осталась странной.