– Ладно, мамуль, выходит, превратится наш огород в дремучий лес, – Юля обняла мать и выпорхнула на улицу.
«Странная она! Ой, какая странная! На пожаре стояла – улыбалась. Теперь идёт – улыбается», – если и были старухи в Малаховке, все они обсуждали Юльку. А Юле и впрямь было странно и хорошо, и видела она над пожаром взлетающие в небо фигуры и чувствовала смутный, блуждающий по ней взгляд Аркадия. И смотрела, как от каждого стоящего вокруг огня человека, во все стороны тянутся нити и сплетаются где-то не здесь. Может быть, увиденная ею ткань – это и есть время?
Иногда она приходила на могилу к отцу и разговаривала с ним. Последние годы, перед его смертью бесед у них почти не было.
– Привет, пап! – говорила Юлька, – и кормила старого кладбищенского кота. Кот жадно ел. Юлька смотрела на него с нежностью и продолжала, – Ты как? Как у тебя тут хорошо, спокойно. Мать вроде оклемывается, а то тебя всё по деревне искала. Я тут тебе конфеток принесла, картошечки жареной, как ты любишь, творожку…
Юлька никогда не носила на кладбище цветы. Цветов полевых хватало в округе и так, только успевай, выдёргивай, а то забьют так, что и отцовского креста не будет видать. Принесённую еду с удовольствием растаскивали птицы, мышки-полёвки и кот со странным именем Герман. Сколько лет он тут живёт – никто не знал. Говорили, что кто-то его пригревает зимой в деревне, а в тёплое время года он селился возле могил, и, можно сказать, сторожевал. Герман был общительным, но сильно не докучал, и если понимал, что людям не до него – исчезал незаметно, как ангел. Как, почему и зачем он здесь, было известно одному лишь коту. Юлька продолжала:
– У меня всё хорошо. Я шить обучилась и мне нравится быть среди людей. А ещё я влюбилась. Только ты не ругайся, папуль, он женатый человек, но мне больше никого не попалось. Этот попался. Внешность у него никудышняя, но разве выбираешь, когда влюбляешься? Только ты не ругайся, папуль, он глава нашей управы…. Тут она помолчала, а потом, продолжила, – но мне какая разница, он же человек. И потом, женат на красавице. Да ты знаешь её! В неё все мужчины Малаховки влюблены, да что с того? Разве будешь счастлив этим? Да я не надеюсь ни на что, не думай. Просто летаю, пока тоска меня не скрутила. А может и не скрутит, как думаешь? И буду летать теперь всегда, да так не бывает, знаю. Тебе от матери привет. На кладбище она идти не хочет, говорит, что если не ходит на могилу, надеется, что жив. А я ей говорю, что ты и так жив, только туда где вы, нам пока не войти. Ну вот, ты прости меня, я только после твоей смерти очухалась. Так что спасибо тебе, что ты умер. Думаешь, легко это было, жить сиротой при живых родителях? Я и не жила. А теперь мы с тобой местами поменялись. Ладно. Давай, пап, до скорого.
Юлька целовала могилу, и Герман провожал её до границы кладбища и деревни. Она шла, иногда подпрыгивая и зависая в утреннем воздухе, но улицы были пусты, и никто не видел, как женщина подпрыгивает и парит над огородом и домами, как пыльца или дым.
Фёдор понял, что всё надо делать быстро. Быстро посетить Аркадия и быстро уехать. Есть время неспешности, но и есть время побега. Он не зашёл к Веденским, а подался прямиком в вотчину Аркадия, в самый центр посёлка, где на главной улице стоял главный дом, украшенный флагом. Дом был ничем не примечателен – двухэтажный, каменный, с первого взгляда и не поймёшь, что это мозг и сердце Малаховки. Он не был обнесён забором, как и Веркин магазин, это и отличало его от всех остальных домов. Там, в просторной светлой комнате Аркадий Рукомойников и Виктор Бедов планировали своё будущее. Проходило это вначале в форме беседы, но робость и нерешительность Вити выдавало в нём отсутствие способностей руководителя и Аркадий вначале сник, но потом решил выбить из Бедова ответы на интересующие его вопросы, и беседа стала напоминать допрос. Бедов сидел на стуле, а напротив него, набычившись, облокотившись на стол обеими руками, навис Аркадий, напоминавший скорее братка, чем доброго пастыря. А как всё хорошо начиналось:
– Всё, Бедов, – сказал Аркаша, когда они вошли в управу, – Беды твои закончились. Начинаем новую жизнь.
Эти слова очень напугали Витю, потому что он был привязан к старой жизни, и она ему нравилась.
– Одна голова хорошо, а две лучше, – продолжал Аркадий. Ты – поэт. У тебя с воображением должно быть всё хорошо, а без мечты, пусть даже нелепой и фантастической, нам не выжить. Ты будешь мечтать, а я реализовывать, так сказать, претворять их в жизнь.
– О чём мне мечтать, – спросил Бедов.
– Как о чём? О том, как расцветёт наш край, какие дома мы здесь построим, какие фермы? Что уникального есть у нас? Что мы можем приумножить? Что открыть? Может, больницу?