Наконец в одно из воскресений вдова хоть и появилась в свое обычное время, но пришла одна и без шелкового платья и шали. Едва Жильбер очутился в ее объятиях, как женщина разразилась слезами.
В самом деле, неудачи преследовали ее! Дела шли так плохо, что она смогла принести мальчику только два дешевых леденца. Долги увеличивались; кредиторы грозили продать ее имущество, и, чтобы уплатить в срок, она была вынуждена заложить все вещи, имевшие хоть малейшую ценность — в том числе и шелковое платье и шали, которыми очень гордилась.
Госпожа Мондетур облегчала душу, рассказывая мальчику о своих горестях и печалях. Глядя в большие глаза Жильбера, устремленные на нее, бедная женщина представляла себе, что он понимает ее, разделяет ее заботы. Действительно, не увидев Лилину, ребенок догадался, что у его добрых друзей горе. И, поднеся ко рту одну из конфеток, принесенных госпожой Мондетур, он медленно протянул ей другую:
— Для Лилины… Я хочу!..
Эта фраза заставила женщину невольно рассмеяться. Она нежно обняла его и сказала:
— Хорошо, голубчик, это для Лилины, потому что ты так хочешь. Но мы вернемся и принесем тебе много конфет!..
Больше она не приходила…
Гостиница «Дофинэ» была продана очень дешево. Госпоже Мондетур пришлось перехать к одной старой родственнице, жившей в провинции, и у нее не хватило мужества прийти в приют, чтобы последний раз поцеловать бедного Жильбера, которого теперь покидала и она.
Под суровым присмотром сестры Перпетуи мальчик кое-как дорос до пяти лет. Тогда он вышел из-под надзора «сестры Плетки», как он прозвал ее, хотя несмотря на угрозы ремень грозной плетки ни разу не коснулся его.
Теперь у Жильбера была кровать в том дортуаре [3], которым она не заведовала. Он учился в классе сестры Жеральдины, высокой блондинки с попорченным оспой лицом, заставлявшей своих учеников учить нараспев: «Б и А — БА; Б и Е — БЕ; Б и И — БИ. БА, БЕ, БИ».
Иногда под этот ритмичный шум сестра Жеральдина начинала дремать. Тогда ребятишки предавались веселью. Начинался бешеный хохот, стрельба бумажными шариками, и сестра поневоле просыпалась.
— Тише, дети! — кричала она, открывая глаза.
И большая черная линейка яростно стучала по пюпитру. Не поднимая глаз, сестра Жеральдина неизменно прибавляла:
— Я уверена, что всему виной Жильбер!..
Чаще всего она не ошибалась. Виновный, пойманный на месте преступления, не имел даже времени слезть со стола, на котором он плясал, топал ногами и выделывал разные штуки, рискуя сломать себе шею.
Ах, этот Жильбер! Если шум переходил в драку, он был в самом центре свалки, красный, растрепанный, награждающий своих противников градом ударов. Сестра Перпетуя, когда ей рассказывали о его проделках, грубо хватала мальчика, выгоняла его в коридор и начинала бранить.
— Негодный мальчишка! — говорила она ему. — Ведь ты уже большой! Уверяю тебя, что если ты не исправишься, то познакомишься вот с этим!
И показывала ему плетку, висевшую у ее пояса, которая раньше так сильно пугала его. Но теперь Жильбер, хотя и казался с виду очень испуганным, внутренне забавлялся, прекрасно зная, что грозное оружие никогда не будет пущено в ход.
Однако как ни добра была сестра Перпетуя, в конце концов Жильбер поднял против себя целую бурю негодования, которая разразилась в одно из воскресений после обеда. Мальчик уписывал за обе щеки тонкий ломтик хлеба, когда сестра Плетка, сидевшая в саду на скамейке, сделала ему знак, чтобы он подошел к ней. Жильбер прекрасно знал причину ее сильного раздражения, и поэтому, исполняя ее приказание, он приподнял плечо и локоть, делая вид, что защищает себя от удара.
Перпетуя, дрожа от гнева, строгим тоном начала:
— Сударь…
Удивленный таким вступлением, Жильбер изумленно посмотрел на монахиню. Он не ожидал услышать строгое вежливое обращение вместо тех бранных слов, которыми она имела обыкновение осыпать его. В первый раз мальчик почувствовал, как его сердце забилось от страха. А сестра, обрадованная действием своей новой тактики, продолжала тем же тоном:
— Сестра Жеральдина только что говорила мне о вас. Вы — заводила в классе. Скоро год, как вы перешли к ней. Сначала она считала вас очень способным, так как вы выучили все буквы за очень короткое время. Но какие успехи вы сделали с тех пор? Ведь нельзя же считать ими ваши шалости! А вы только и умеете, что шалить. Ах, да!.. Вы умеете еще вырезать из бумаги кукол и прикреплять их к потолку хлебными шариками. Такой большой мальчик, как вы! Стыдно!..
Она остановилась. Жильбер хотел воспользоваться этим, чтобы приготовить ответ. Но монахиня продолжила все тем же строгим тоном:
— В конце концов, вас пересадили на скамью лентяев. Лентяй, упрямец, заносчивый, вспыльчивый, вы похожи на осла. А так как я не люблю ослов, то и не стану больше заниматься вами. Начиная с сегодняшнего дня я не буду обращать на вас никакого внимания, словно вы совсем не существуете.
С этими словами сестра Перпетуя встала и ушла в классы.
Полный удивления, Жильбер продолжал стоять посреди дорожки. Этот неожиданный разрыв с монахиней заставил сжаться его сердце. Ему захотелось плакать. Несмотря на суровость сестры Плетки, мальчик чувствовал к ней любовь, которую испытывает всякий ребенок к тому, кто заботится о нем. Он понимал, или скорее догадывался, что вспыльчивость Перпетуи была лишь доказательством ее заботы о нем. И так-то он платит за ее сердечное отношение!
«Что же скажет сестра Перпетуя?» — думал он всякий раз после какой-нибудь шалости. Сестра Жеральдина в классе, сестра Фелицата в спальне, сестра Теодорина в рекреационном [4] зале — все они могли безнаказанно награждать его ударами линейки: он только смеялся над этим. Проказник в сто раз больше боялся нахмуренных бровей сестры Перпетуи.
Обескураженный Жильбер продолжал стоять на одном месте. Но вдруг лукавая улыбка озарила его лицо. Он пошел по саду, направляясь к одному мальчику, постарше его, который был занят собиранием желтых листьев под большим платаном.
— Жан Миньо! — сказал он.
— Чего тебе?
Это был худой белокурый мальчик, слишком большой для своего возраста. Он радостно вскрикнул, увидев, что Жильбер, не говоря ни слова, протягивает ему оставшийся от завтрака кусок хлеба с маслом, и с жадностью принялся его есть. Тощий и хилый, Жан был постоянно голоден, за обедом маленькие порции не могли насытить его, и Жильбер нередко лишал себя куска хлеба ради товарища.
— А еще у тебя нет? — спросил Миньо.
— Ни крошки. Но если хочешь, я всегда буду отдавать тебе свой хлеб от завтрака.
— Конечно, хочу!
— На одном условии…
— Говори скорее! Чего ты хочешь?
— Ты мне одолжишь азбуку… Я свою изорвал. А еще ты будешь говорить мне все, о чем я ни спрошу…
— Хорошо, — тут же согласился вечно голодный мальчик.
Прошло две недели. За это время Жильбер, сильно изменившийся, не заслужил ни одного наказания. В классе он целыми часами не поднимал головы от азбуки, во время перемен он не расставался с Миньо и вместе с ним рисовал на песке буквы заостренными палочками. При встречах с сестрой Перпетуей он преувеличенно почтительно раскланивался с ней, делая это с таким вызывающим видом, что в душе доброй монахини закипал гнев.
— Извольте видеть, он не хочет покориться! — восклицала она в разговорах с другими сестрами, но по-прежнему делала вид, что не замечает Жильбера.
Но однажды в саду, когда мальчик чуть не толкнул ее, задорно отвешивая свой поклон, она не выдержала:
— Жильбер!
Этот крик вырвался у нее почти невольно. Огонек торжества зажегся в глазах Жильбера, и сестра Перпетуя поняла его игру. «Ах, негодник!» — подумала она.
Своим поведением мальчик твердо решил заставить ее вернуться к своей угрозе «заняться» им когда-нибудь. Но, к счастью, монахиня вовремя заметила это. Нет, чего бы это ей ни стоило, она не изменит своего решения! И холодным, равнодушным тоном она сказала:
— Я забыла у себя на столе молитвенник… Принесите мне его.