Завря вскидывает обе ручки вверх, и сияющий куб вместе со стайкой голубей в нем начинает подниматься вверх, да так и зависает под куполом, и в нем тихой снежной стайкой вьются голуби.
Остолбеневший Ивасик перевел взгляд на Лилю. Конечно, Лиля могла изобразить что угодно, но Ивасик слишком хорошо знал свою сестру, чтобы понять: она не притворяется, она поражена так же, как он. А за нею стоял Сергеев — он был тоже глубоко поражен, это Ивасик увидел совершенно точно. И тогда Ивасик прислонился к барьеру, возле которого простоял, не шелохнувшись, все это время, сполз по барьеру на корточки, сел на пол, зная, что на него сейчас не смотрит ни одна живая душа, и почему-то расплакался.
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
В тот вечер Сергеев ни о чем не расспрашивал их. Зато Вова и Глеб набросились с расспросами на Ивасика и Лилю.
— Что такое? Что за номер был у вас с Заврей? Почему вы меня не предупредили? — спрашивал Глеб.
— Это что — стеклянный был ящик, что ли? А как Завря вдвинулся в него? Наверное, ящик не стеклянный, а целлофановый? А на чем ящик кверху поднимался? На веревках, да? — На Вову даже и не похоже было, чтобы он столько вопросов задавал.
Между прочим, Ивасик и Лиля молчали, и отвечать на вопросы Во вы стал Глеб:
— Эх, Вовик, тебе всё веревки! А самолет, по-твоему, тоже на веревках вверх поднимается? А ты видел, как в передаче об изобретателе вёдра выше дома прыгали? Как говорится, невероятно, но очевидно. Это — я имею в виду Заврин цирковой номер — мог быть тот же электромагнитный удар, правда же? — И Глеб, что уж совсем было на него не похоже, смотрел при этом вопросительно на Лилю.
Но Лиля ни на кого не смотрела.
— Какая я циркачка! — сказала она вдруг с болью.— Только реверансы и умею делать да юбку в блестках за краешки держать!
— Ну, циркачкой сразу не становятся,— сказал разумно Глеб.— Учиться же надо. Всему учиться надо.
— А Завря! — сказала Лиля.— Он вот ничему не учился. Сидел-сидел в закрытой комнате... Ты говоришь, Глеб, электромагнитный удар. Но у Заври-то он откуда? И не было никакого ящика — ни стеклянного, ни целлофанового — это был просто свет, куб из света, вот что это было.
— Это был гипноз,— определил Вова.
— Ну уж только не для меня! — сказала гордо Лиля.— Я, может быть, нуль без палочки в цирковом искусстве, но загипнотизировать меня пусть кто-нибудь попробует — я сама кого хочешь заморочу!
Кто стал бы с этим спорить! Все молчали. Молчал и Завря — не свистел, не щелкал, не скрипел.
— Фокус такой должен был быть,— продолжала Лиля,— с черным кубом и голубями, но обыкновенный: знаете, как фокусник прячет или глотает, а потом все это совсем в другом месте оказывается. Вот, мол, смотрите, здесь было, вы сами видели, а теперь ничего нет. И свечки, и голуби должны были из куба исчезнуть. И вот свечки-то исчезли, а свет остался. И поднялся. И голуби не могли из него вылететь и поднимались вместе с куском света.
— Бррат, что это было? — обратился уже к Ивасику Вова.
Ивасик, потупленный, только плечами пожал.
— Завря, расскажи нам, что ты сделал! — сказал строго, как старший брат, Глеб, хотя уж он-то как раз почти совсем не различал свистящей речи Заври.
Все уставились на Заврю. Он медленно поднял голову и звонко щелкнул два раза.
— Не знает! — хором перевели его ответ Ивасик и Лиля.
Ивасик думал, что уж ему-то, наедине, Завря все объяснит. Но и ему тоже Завря сказал свое удивительно короткое, не то задумчивое, не то настороженное «не знаю». А потом и вообще перестал отвечать на этот вопрос.
Да и некогда было. Представления в цирке давались каждый день, иногда и по два раза в день. Достать билеты в цирк в эти дни было труднее, чем на французскую эстраду, которая как раз гастролировала в городе. Мало того, сами французы в день, свободный от выступления, попросили у администратора цирка контрамарки и остались представлением очень довольны, только были уверены, что Завря — это клоун, переодетый человек. После представления они обнимали Сергеева, Заврю и Лилю, похлопывали по плечу: