Джойс прервал Круглякова.
— Мистер Домбровский рассказывал мне, что в колхозах производительность труда низкая. Разве выживет такой кооператив в конкурентной борьбе с частной инициативой?
— Выживет, — уверенно тряхнул головой Кругляков. — Нельзя сравнивать добровольную кооперацию с советскими колхозами невольников. В коллективных хозяйствах легче вырастить смену дисциплинированных людей, гуманистов, способных и к продуктивному труду и к творчеству. Это лучший способ воспитания сирот, безнадзорных. Даже люди невысоких способностей будут отлично жить в таких коллективах — ведь каждому там найдется естественное место.
В бараке между нар Пивоваров увидел Шестакова.
— Что ж, прикажешь врагов народа амнистировать? — патетически вопрошал у кого-то Шестаков.
— Небось, бабе своей все спустишь, кроме измены, а от государства ждешь поблажек для неверных Иуд? Абсурд! Воришка, или, скажем, убийца — виноватые люди, но — свои.
— Толкуй, толкуй, пиявка, — басил кто-то из поднарной тьмы. — По-твоему все преступники, кроме тебя и подсобной тебе воробратии?
— А как ты думал! — петушился Шестаков. — У меня на воле недостача по инструментальной кладовой была. Растащили. Ножку подставили, чтоб угробить. Дело обыкновенное. Я ж не изменник как некоторые другие, не безродный космополит, не беспачпортный низкопоклонник загранице. Я в гражданскую войну орденом награжден. Шестнадцать лет в партии. Мне такие же контры дело подстроили, недостачу организовали, посадили. Думаешь, партия не знает этого? Поэтому и амнистия мне.
— Трясогузка, помёт мышиный! — воскликнул из-под нар сиплый простуженный голос. — Тут каждый уверен, что он один — невинный, а все прочие — преступники. Психика такая. Только своя онуча вкусно пахнет.
— Брешут чернушники, — не унимался Шестаков. — Тут против власти брешут и потом мозги другим засоряют, что, мол, сироты казанские, ягнята безгрешные. Колупни любого, так у него в душе такая…
Шестаков не успел договорить. Из угла секции, из-под вагонки выскочил босый, в одном белье, заросший рыжей щетиной человек и молча, с разгона ударил кулаком в лицо Шестакова. Шестаков упал. Ударивший повернулся и, подтягивая на ходу спадающие кальсоны, ушел в свой угол.
Удар пришелся Шестакову в переносицу. Под обоими глазами засинели кровоподтеки.
— Снежку приложь, — советовал споривший с Шестаковым басок, — не канючь, ботаю. Быстрей снежку к сопатке. Все рассосётся. Покеда нос цел — ты ещё мужчина.
Шестаков вышел из барака.
Журин предложил Пивоварову съесть рыбу, припасенную с обеда. Достал хлебца из-под изголовья. Разломал пополам, крошки в рот отправил.
— Что ты рассматриваешь, Юра?
— Светится. Рыба светится как светлячок, — произнес Пивоваров.
Журин рванул к себе котелок. На дне, в густой тени рыба светилась голубым, ласкавшим глаз нежным сиянием, напоминающим гнилушки в ночном лесу.
Журин посуровел, насупился.
— Выбрось, Юра. Рыба радиоактивная. Из зоны атомных взрывов. Радиоактивный фосфор. Еще один способ уничтожения заключенных. Что ж тут делать? — сокрушался Журин. — Рыба — единственный источник животного белка. Не поешь — помрешь, поешь — помрешь. Куда не кинь, всюду клин.