— Добрый день, — кивнул Тимка, с интересом рассматривая Наумана. Теперь он заметил, что у передней луки седла торчит приклад ружья, в чехле висящего вдоль конской ноги.
— Заезжайте, — предложил немец. — Магда и мальчишки будут рады вас видеть, да и обед скоро.
— Заедем! — оживился Бес. — А на обед печенье будет?
— У Магды спросишь, — предложил немец.
— Заедем, а? — просящее сказал Бес, обгоняя Тимку и пристраиваясь рядом с Олегом. — Ну всё равно обедать, так хоть не в лесу… и сэкономим… Ну, продукты.
— Обжора, — хмыкнул Олег. — Ну, поехали.
— Уррраа!!! — гаркнул Бес и загорланил:
Поехали скорей, печенья остынут!
И первым галопом поскакал к дому. Науман зарысил следом, но Тим, видя, что Олег не спешит, тоже не стал гнать, а поехал рядом.
— Он что, правда немец? — немного недоверчиво поинтересовался он у мерно качающегося в седле Олега. Тот кивнул:
— Настоящий… Подожди, он сам всё расскажет… если захочет.
Правосудие Германии гуманно к детям и подросткам. Порой — даже излишне. Этого никто не может отрицать. Но летом 1995 года суд земли Бранденбург расписался в своём бессилии в отношении четырнадцатилетнего Гюнтера Науманна, единственного ребёнка в семье одного из высших чиновников мэрии города Потсдама, объявив, что в развитии мальчика прослеживается отчётливая социопатология.
За последние два года обычный немецкий мальчик превратился — безо всяких видимых причин! — в ужас школы и всего района проживания. Бесчисленные драки были самым безобидным его развлечением. Гюнтер пять раз угонял машины, причём последний раз — из запертого гаража, взломав его. Курил каннабис. Бил магазинные витрины. Кончил тем, что в драке пырнул заточкой своего ровесника и, пытаясь сбежать из города, ограбил собственного отца. Никакие меры воздействия, включая трёхмесячный домашний арест, результатов не давали — Гюнтер становился только злей и неуправляемей.
1. Привет! Сегодня чудесный день, господин Науман!
2. Русско-немецкая бессмыслица: майне кляйне — мой маленький, штразе — дорога.
Во время последнего разбирательства в суде, подчиняясь приказу объяснить, что с ним происходит и что послужило причиной его поведения, мальчишка встал и громко сказал с вызовом: "Мне скучно!" — после чего запулил в почтенный суд трёхэтажной сочной руганью с поминанием господа бога, девы Марии и мамаш судейских с их собаками и свиньями.
Единственным выходом в таком случае оставалось помещение подростка в исправительное заведение для несовершеннолетних уже на серьёзный, настоящий срок заключения. Науманы были в прострации — даже не столько из-за судьбы сына, сколько из-за того, что подобное развитие событий в корне подрубало их карьеру в мэрии… Её и так нелегко было сделать — для этого пришлось переехать из родных западных земель, сдав в дом престарелых бывшего офицера СС Вальтера Наумана, деда Гюнтера — иметь такого отца для герра Науманастаршего было просто неприлично…
Но именно в этот момент один из чиновников мэрии, стремясь угодить своему начальнику, раскопал где-то бумаги по русскогерманской программе, начавшей действовать пару лет назад. Программа предусматривал нечто вроде трудотерапии — высылку «трудных» германских подростков в отдалённые районы России для их перевоспитания вдали от соблазнов больших городов. За подобную возможность ухватились обеими руками — сын и в тюрьму не попадёт и в то же время не будет больше угрожать карьере родителей…
На вокзале Потсдама Гюнтера Наумана с сопровождавшим его социальным работником (выглядевшим куда более уныло, чем мальчишка!) провожал только худой старик с глубоко посаженными недобрыми глазами. Если бы отец и мать присутствовали тут, они бы поразились тому, как нежно их неуправляемый сынок прощается со стариком…
Через две недели Гюнтер оказался в Христофоровке, где его прибытие восприняли с потрясающим равнодушием.
За два года, на которые был «осуждён» Гюнтер, сменилось пять социальных работников. Они просто сбегали, не выдержав условий существования. Но малолетний «фашист», как окрестили Гюнтера здешние пацаны, всех поразил. Он научился болтать порусски. Своими руками грубо, но надёжно отремонтировал выделенный дом на околиице. Выучился охотиться. Не брезговал никакой работой по хозяйству у соседей, подмечая всё, что они делают — как ходят за скотом, как работают на огороде, как обращаются с немногочисленной техникой. Скопив денег, завёл свой скот — и местные поразились, как всё ладно получается у белобрысого, похожего на местных пацанов худощавого мальчишки с мрачным взглядом. Он хорошо учился в школе. И только когда приезжали проверяющие, становился почти прежним, откровенно демонстрируя нежелание иметь дело ни с русскими, ни с германскими чиновниками.
Когда вышел его срок, Гюнтер отказался уезжать. По законам ФРГ он считался уже самостоятельным и остался в Христофоровке. Именно тогда он с разрешения местных властей начал строить собственный дом — и за два года почти закончил стройку.
Потом пришлось уехать — Гюнтеру надо было отслужить в армии. Отбухав в парашютистах полтора года, он даже не заглянул домой. Вместо этого заочно потребовал у родителей выплаты ему доли наследства согласно германским законам, здорово их обобрал, взял под мышку старого деда, оформив над ним опеку, под другую подхватил восемнадцатилетнюю Марту Фогель, с которой познакомился во время службы — и отчалил в Россию.
В Христофоровке его возвращение восприняли с энтузиазмом. В последующие три года в перерывах между сельхозработами они с Мартой настрогали троих сыновей — Зигфрида, Вильфрида и Германа — и развернули собственное хозяйство; наотшибе, но недалеко от деревни. Работа у немцев в руках буквально кипела — поражались даже непьющие, некурящие и работящие староверы. Старый Вальтер Науман с одним из местных дедов — последним оставшимся ветераном — сначала шокировали всю Христофоровку, всерьёз подравшись палками под нечленораздельные, но боевые выкрики на двух языках, а потом неожиданно стали лучшими друзьями и проводили вместе чуть ли не всё время — то покуривая самосад, то потягивая самогон, то на реке с удочками, а то и просто гденибудь на лавке, ведя сердитые разговоры, ещё не раз кончавшиеся перебранкой и клятвами больше никогда друг к другу не подходить. В 2005 году, летом, бывший член преступной организации ЭсЭс, трижды раненый и дважды награждённый Железными Крестами, зверски искалеченный во французском плену (ему переломали половину рёбер и перебили руки и ноги) эксгауптштурмфюрер Вальтер Науман во время очередной рыбалки умер на руках плачущего кавалера Ордена Славы, дважды раненого бывшего сержанта ударноштурмового батальона Кузьмы Макаровича Шилова. Просто от старости, мгновенно — остановилось сердце. А через месяц умер и старик Шилов — умер во сне, за день до этого обронив родне спокойно: "Ну и хватит уж. Всё равно боле и нету никого, кто видал-то…"
Но это было, пожалуй, единственное печальное событие в жизни семьи Науманов в России…
…Обед в самом деле получился великолепным — Тимка не мог решить, где он был лучше, в Светлояре, или тут. Очень красивая и тихая Марта с удовольствием смотрела, как едят гости. Трое крепких белобрысых мальчишек — пяти, четырёх и трёх лет — сидели за столом вместе со всеми и буквально поразили Тимку тем, что церемонно благодарили (даже младший!) за обед и просили разрешения выйти из-за стола. Правда, это нее помешало им тут же устроить на заднем дворе возню с Бесом (человеком), да такую, что Марта с беспокойством поглядывала в окно.