— Филен данк фюр аллес, (1) — тем временем поблагодарил Олег и, поднявшись, чуть поклонился.
— Кайнэ урзахэ, (2) — тихо ответила женщина и — Тимка обомлел — сделала такой полуприсед, который называется «книксен». Гюнтер, наливший себе домашнего пива, захохотал:
— Ладно тебе, Марта, а то новенький решит, что у нас в семье феодальные порядки!
1. Большое спасибо за всё.
2. Не за что. (нем)
— Большое спасибо, всё очень вкусно было, — поблагодарил Тимка, и женщина улыбнулась:
— Мне доставляет удовольствие вести себя именно так, — тщательно выговаривая слова, сказала она — совершенно правильно и в то же время очень поиностранному. — Я рада, что вам понравился обед. Приятного аппетита.
…Историю Науманов Тимка услышал, когда вместе с хозяином и Олегом осматривал ферму. Видно было, что Гюнтер рад показывать её бесконечно, тем более — новому человеку. Но Тимку интересовало не столько это, сколько другой вопрос, который он и задал, когда они втроём были на конюшне и Олег отвлёкся на какую-то кобылу, которая скоро должна была жеребиться:
— Господин Науман, — нерешительно спросил он у немца, который стоял, облокотившись за спиной руками на перекладину ограждения и рассматривал небо, — а всётаки… почему вы уехали?
— Иногда приходится покидать Германию, чтобы остаться немцем, — сказал Гюнтер и сощурился. — Ты не представляешь себе, парень, до чего там душно. По всей Европе. Мы перестали быть людьми, парень. В стремлении жить как можно лучше мы потеряли что-то… — он щёлкнул пальцами. — Что-то такое, что знали наши предки. Что знал даже мой дед. Мы моем тротуары наших городов шампунем, но спокойно смотрим на то, как отцы спят с дочерьми. Мы ходим в церковь каждое воскресенье, но в наших церквях венчают мужчину с мужчиной, и это в порядке вещей. Мы живём среди изобилия, но не замечаем, что каждое по следующее поколение развращённей и малочисленней предыдущего. Когда русские завидуют нам, они чаще всего не знают, чем завидуют. За великолепным фасадом нашего европейского дома — комнаты борделя и пыльные коридоры, в которых слоняются сумасшедшие. А за порогом жадно ждут толпы чужаков — ждут того часа, когда мы окончательно ослабеем. Тогда они ворвутся и зальют комнаты нашего дворца кровью детей и проституток, святых и воров, воинов и витий — без разбора… — Гюнтер улыбнулся. — Я говорю непонятно?
— Я понимаю, — возразил Тимка. — Может, не всё… но смысл понимаю. Но почему в Россию?
Вместо ответа Гюнтер процитировал:
Это про вас и это правда… даже если вы сами перестали это замечать. Я хорошо узнал русских. Ещё до моего первого приезда сюда. Дед рассказывал. Он месяц был в вашем плену. Когда летом сорок первого ваши отбили Ельню, он со своими людьми защищал кинотеатр. Была страшная резня. Один день на Восточном фронте, говорил он — всё равно что месяц на западном, против янки. Его ранили штыками, несколько раз. Он заполз под лестницу и приготовился взрываться. Граната не сработала. Ваши вытащили его в санбат. Дед тогда уже неплохо знал русский… Несли вместе со своими и говорили: "А ничего, ничего, терпи, фашист…" И один всё жалел, что не убил деда в бою — на раненого, говорил, не поднимается рука… В санбате медсестра не стала срывать с него повязки, хотя он приготовился, что так и сделают. Сняла аккуратно, как со своего… И ваш боец, лежавший рядом, сказал: "Вы уж перевяжите его сначала, он тут чужой, ему и покричать не в облегчение…" Подлечившись, дед сбежал… — Гюнтер усмехнулся. — И его мои родители бросили в доме престарелых, потому что его прошлое могло помешать их карьере… Здешние мальчишки избили меня на первый же день знакомства. А уже через месяц я понял, что такое настоящие друзья, парень. У нас дети почти не дерутся. Приличные дети; я приличным не был. Но и друзей ни у кого нет. У приличных, я имею в виду. Но я не желал и не желаю быть приличным. Я хочу быть немцем. А это возможно только в России. И я уехал сюда. Уже не как оккупант, не как мой дед. Просто как немец, который хочет, чтобы немцами были его дети… — Гюнтер помолчал полминуты и окликнул Олега: — Эй! Я вижу, вы собираетесь сейчас дальше скакать?
— Ну вроде того, — Олег подошёл, поскрипывая кожей куртки.
— Задержитесь минут на десять? — Олег поднял бровь, и Гюнтер объяснил. — Споёшь. Я гитару принесу.
— Десять минут, — согласился Олег и подмигнул Тимке.
— Христофоровка, — сказал Олег и поднял руку, став похожим на откосе на памятник самому себе. Бес, не ощущавший торжественности момента, хрустел печеньем. А вот Тимка внимательно смотрел вперёд и вниз…
Они подъехали к деревне староверов со стороны огородов, на которых никого не было видно. Из зелени садов высовывались крыши домов — этим, в сущности, и ограничивалась сама деревня, больше она ничего путникам не показывала. Дальше начинались поля, а за ними снова виднелся лес.
— С оккупантами ты познакомился, теперь поглядишь сектантов, — сказал Олег. — За мной, но осторожно, тут крутой склон.
Трое всадников начали спускаться по травянистому откосу, и мир сжимался. Тимка именно так и подумал — сжимался, отступал горизонт с его далями, зато обнаружилась тропа через огороды…
Представления о староверах Тимка не имел никакого вообще, но где-то в глубине воображения бродили образы чего-то такого борода-того и полоумного. Мальчишка не был уверен, что хочет с ними знакомиться.