Болтает,- мол, поэзию люблю?!»
Во всеоружьи, при законном муже,
Полна недоуменья:
«Что за вид
У странного пришельца!
Почему же
Прекрасный муж к нему благоволит?!
Затем ли бился Магомет в падучей,
Чтобы теперь какой-нибудь нахал
Святые Суры на удобный случай,
Для красного словца приберегал?
И стоит ли судить такого строго,
Когда не верит это существо
В тот факт, что нету бога, кроме бога,
И только Магомет пророк его».
Потом она приподнялась и встала.
Пустынно стало. Обезлюдел зал.
А странный гость остался
И устало
Ещё коньяк и кофе заказал.
Музы
Скорбь на лицах писательских жён.
...А казалось, он Байроном будет,
В людях лучшие чувства разбудит,
Оказалось же – просто пижон.
Был он светел и свят, как ребёнок,-
А теперь (Ну и пусть! Ну и пусть!!)
Продавщицы из комиссионок
Знают вкусы его наизусть.
Боже, как он бездарен и плосок,
Как он пыжится – лопнет вот-вот.
Исполнитель, холуй, подголосок,
Сочинитель армейских острот.
Был он русым, а сделался рыжим,
Ибо мода теперь такова.
Был новатором, стал нуворишем,
И к тому же не помнит родства.
Всё опошлить готов – анекдотчик:
Мол, стояли на том и стоим...
Любит он впечатлительных дочек,
Но погубит примером своим.
Что же это такое творится –
Пересуды, приёмы, чины.
Жён писательских скорбные лица
Повседневностью удручены.
Эталоны развенчаны – липа,
Мельтешенье, натуга, апломб.
Милых Муз на банкеты Олимпа
Перестал поставлять Аполлон.
* * *
Множество затейливых игрушек –
Буратин, матрёшек и петрушек,
Не жалея времени и сил,
Мастер легкомысленный придумал,
Души в плоть бунтующую вдунул,
Каждому характер смастерил.
Дёргает за ниточку – и сразу
Буратины произносят фразу,
А матрёшки пляшут и поют,
Сверхурочно вкалывают, ленятся,
Жрут антабус, друг на дружке женятся
Или же разводятся и пьют.
Мастер! Ты о будущем подумай!!
Что тебе труды твои сулят?!
У одной игрушки взгляд угрюмый,
А другая опускает взгляд.
На тебя они влияют плохо,
Выщербили полностью твой нож.
Ты когда-то был похож на Блока,
А теперь на Бальмонта похож.
Пахнет миндалём, изменой, драмой:
Главный Буратино – еретик,
Даже у игрушки самой-самой
Дёргается веко – нервный тик.
На ручонках у неё экземой
Проступает жизни суета.
Драмой пахнет, миндалём, изменой,
Приближеньем Страшного суда.
Выглядит игрушка эта дико,
Так и тараторит во всю прыть.
Тщетно уповает Афродита
Мастера в продукцию влюбить.
Поклонился бы земным поклоном
И, ножа сжимая рукоять,
Стал бы он самим Пигмалионом,-
На колени не перед кем стать.
Прощание с Кармен
Мы встретимся?
Быть может... Но не скоро...
Темны, как ночь, цыганские дела...
Кармен, Кармен! Любовь тореадора!
Как хорошо, Кармен, что ты ушла!
Теперь-то я припомню всё подробно,
Как ты плясала, веер теребя,
Притоптывая маятно и дробно,
Всё время отрешаясь от себя.
Как из меня хотела сделать франта,-
Но, вопреки роскошествам тряпья,
Претила мне такая контрабанда
И суетность цыганская твоя.
Ты помнишь ту последнюю корриду,
В кровавой пене пегие бока?
Тебе казалось,
Больше я не выйду
Со шпагой и мулетой на быка.
Донашиваю всё, что подарила,
Всё то, чем покорила,
Завлекла,-
И пегий бык опять заходит с тыла,
Чтоб выбить пикадора из седла.
В загривок шпагу наискось продену
И уцелею всем смертям назло,-
И пусть из-за барьера на арену
Глядят контрабандисты тяжело.
Они тебя глазами раздевали
И недоумевали от души.
Красавица?
Быть может... Но едва ли...
Вот камни в серьгах, правда, хороши!
А там всё так же море бьёт...
А там всё так же море бьёт
По дамбе гулкой и щербатой.
Но ты не та и я не тот,
Какими были мы когда-то.
И всё же это я
опять,
Оглохнув от морского гула,
Иду, как будто время вспять
Легко и круто повернуло.
И ты, в обличье молодом,
Нетвёрдо, как под коромыслом,
Удерживаешься с трудом
На камне узком и осклизлом.
Всё так же в дамбу бьёт прибой
Неистощимыми волнами.
И всё же это мы с тобой,
Мы –
Следующие за нами.
Неистощимо бытие:
И волны, и загар на коже
Такой же, как у нас, такой же
И у него и у неё.
Мои ровесницы увяли,
Пообветшала жизнь моя.
И под ногой
На перевале
Нагая, жёсткая земля.
Но, возникая вновь из пены,
Тебе на смену, в свой черёд,
По ходу действия, на сцену
Вдоль дамбы женщина идёт.
Она, ликуя всей утробой,
Всё той же движется тропой,
Раскачиваясь между злобой
И бабьей жалостью слепой.
И потому необходимо
Глазами, сердцем и умом
Узреть в о в н е
Всё то, что зримо,
В о в н е,
А не в себе самом.
И ведать, как пришли к победе
Титаны и богатыри
По ходу греческих трагедий,
Где мир в о в н е,
А не внутри.
Прервал дневник на полуслове,
Живу не по календарю –
И отрешённей и суровей
На собственную жизнь смотрю.
Голос Руставели у стен Крестового монастыря
(Из Ираклия Абашидзе)
Зачем
богоотступничество
мне
В вину вменяют
И грозят расплатой,
Когда на свете
о моей вине
Ты ведаешь один,
Мой Бог распятый?
Расселин горных
Образ неземной,
Поверженных во прахе — утешитель,
Обиженных — укромная обитель,
Страды великой
Незакатный зной.
Ты -
Свет во тьме,
Пролитый щедрой чашей
С небес на землю...