Кривая улица.
Над ней
Дома сутулились горбато,
Перемогая бремя дней.
Вид этой улицы был кроток,
Движенья невысок накал.
Лишь стук извозчичьих пролёток
В дома чуть слышно проникал.
Пустого флигеля хозяин
Вернулся с первой мировой,
Вконец раненьями измаян
И от контузий сам не свой.
За ставнями, ломая руки
И принимая веронал,
Извозчичьих пролёток стуки
И шорохи он проклинал.
На мостовой
от дома к дому,
Вдоль тротуаров и дворов,
Он постелить велел солому
По указанью докторов.
Ему избавиться от хвори
Помог соломенный настил.
Хозяин выздоровел вскоре
И в шумный Киев укатил.
От той соломы на панели
Теперь не сыщешь и следа.
Так люди в старину болели,
Так жили
в давние года.
Вильнюс
Вильнюс, Вильнюс, город мой!
Мокрый воздух так целебен,-
Так целителен молебен,
Приглушённый полутьмой.
Поселюсь в тебе тайком
Под фамилией Межиров.
Мне из местных старожилов
Кое-кто уже знаком.
У меня товарищ есть
Из дзукийского крестьянства:
Мужество и постоянство,
Вера, сдержанность и честь.
В чём-то он, должно быть, слаб.
Но узнать, в чём слабость эта,
У литовского поэта
Только женщина смогла б.
Прародительница, мать,
Ева, Ева, божье чадо,
Ты дерзнула познавать
То, чего и знать не надо...
Сыро в Вильнюсе весной,
Летом, осенью, зимой,
Но целебен воздух твой,
Вильнюс, Вильнюс, город мой!
Телефон
Провожают в путь поэта,
В путь без рытвин и без ям,
Ретушь резкого портрета
С чёрным крепом по краям.
В конференц и прочем зале,
Занавесив зеркала,
Всё покойнику сказали,
Что душа его ждала.
С каждым словом лик туманней,-
Запечатлевай, спеши...
Людно в зале заседаний,
В кабинетах ни души.
Сквозь рыданья, всхлипы, стоны,
Поначалу одинок,
Сквозь Шопена
Телефонный
Пробивается звонок.
Он
Из Секретариата,
Со второго этажа,
В зал доходит глуховато,
Чуть заметно дребезжа.
Продолжается работа,
Не скудеет жизни пыл.
Ах, не вовремя же кто-то
По вертушке позвонил.
Подошла к развязке драма,
Плачет женщина навзрыд.
С интервалами
Упрямо
Телефон звонит, звонит.
Вот второй вступил и третий,-
Призывают горячо,-
Много дел на этом свете
Не доделано ещё.
Слышат, как загомонили
Телефоны на столе,
Под землёй во мгле Вергилий,
Беатриче на земле.
И наперекор Плакиде,
Перервав последний сон,
На гражданской панихиде
Сквозь Шопена – телефон.
* * *
Всё то, что Гёте петь любовь заставило
На рубеже восьмидесяти лет,-
Как исключенье, подтверждает правило,-
А правила без исключенья нет.
А правило – оно бесповоротно,
Всем смертным надлежит его блюсти:
До тридцати – поэтом быть почётно
И срам кромешный – после тридцати.
Аттракцион
Стена вертикальная снится,
Кривые рога «Индиана»,-
Толпа в отчужденье теснится,
Искатели сверхидеала.
Труба вострубила Седьмая –
И женщина в небе возникла,
По правилам цирка снимая
Глушители у мотоцикла.
Чтоб выхлопом резким палима,
Удесятерённым раскатам
Внимала толпа – и от дыма
Ни зги на манеже дощатом.
Луна у неё под ногами
И дюжина звёзд над короной,
И на мотоцикле кругами
По правилам аттракциона.
Стена под колёса ложится,
Бледнейшие щёки запали,-
Безумная женщина мчится
Зигзагами по вертикали.
В резиновый руль мотоцикла,
Как в мякоть, впечатались руки.
Привыкла,
привыкла,
привыкла
Не плакать от боли и муки.
Привычка,
привычка,
привычка,
И выгод немало к тому же.
А где-то ползёт электричка,
Везёт подмосковного мужа.
Он тот безымянный, который
Следил в отчужденье за гонкой.
В авоське припас помидоры
Жене, и к тому же законной.
Он подал на станции нищим,
Все шишки собрал по дороге,-
Чтоб дуть в самовар голенищем
И соду глотать от изжоги.
Он спит. Затекает десница
Под тяжестью наспанной выи.
Стена вертикальная снится,
Рога мотоцикла кривые.
Шахматист
А у Мощенко шахматный ум -
Он свободные видит поля,
А не те, на которых фигуры.
Он слегка угловат и немного угрюм, -
Вот идёт он, тбилисским асфальтом пыля,
Высоченный, застенчивый, хмурый.
Видит наш созерцающий взгляд
В суматохе житейской и спешке
Лишь поля, на которых стоят
Короли, королевы и пешки.
Ну а Мощенко видит поля
И с полей на поля переходы,
Абсолютно пригодные для
Одинокой и гордой свободы.
Он исходит из этих полей,
Оккупации не претерпевших,
Ибо нету на них королей,
Королев и подопытных пешек.
Исходить из иного - нельзя!
Через вилки и через дреколья
Он идёт - не по зову ферзя,
А по воле свободного поля.
Он идёт, исходя из того,
Что свобода - превыше всего, -
И, победно звеня стременами,
Сам не ведает, что у него
Преимущество есть перед нами.
* * *
Нисходит и к нам благодать временами –
И тёща меня угощает блинами.
Но даже, но даже, но даже, но даже
В такую минуту, в такую минуту
Стоит злоумышленник тайный на страже,
Усмешку таит, угрожает уюту.
Гримасы он корчит на диво смешные,
И смотрят мне в спину глазищи большие.
Зашёл со спины, за спиною таится,
И можно подумать – он тёщи боится,
А может, боится меня самого,
А тёща – блины выпекать мастерица,