А он ничего не боится на свете,
Он чист и наивен, как малые дети,-
И всё-таки люди боятся его.
Блины разрумяные принесены,
Шипит раскалённого сала обмылок,
А он притаился, зайдя со спины,
И нежной травинкой щекочет затылок,
Хохочет в преполошённом дому.
Безвестен и голоден, честен и пылок,-
Спасибо, спасибо, спасибо
Ему!
Роден
Покинув неприютную обитель,
Где статуи продрогли нагишом,
В проулке жил роденовский Мыслитель,
В Лебяжьем переулке небольшом.
Пил водку, запивал её рассолом,
Натужно думал о добре и зле,
О гнёте справедливом, но тяжёлом,
О равенстве и братстве на земле.
Шла женщина в проулке под капелью.
Была весна. Мыслитель ощутил
Повадку позабытую кобелью,
Предшествующую
припадку сил.
Не то чтобы душа помолодела,-
Но отрешённо, жадно и темно
Всем телом эта женщина глядела
В его давно не мытое окно.
И, упиваясь зрячестью слепой,
Следил Мыслитель не без интереса
За взглядом, отрицающем собой
Наличье социального прогресса.
Обзор
Замри на островке спасенья
В резервной зоне,
Посреди
Проспекта –
И покорно жди,
Когда спадёт поток движенья.
Вот мимо запертых ворот,
Всклокоченный и бледный некто,
По левой стороне проспекта,
Как революция, идёт.
Вот женщина
Увлечена
Ногами длинными своими.
Своих прекрасных ног во имя
Идёт по улице она.
Браслет
Затейливой резьбы
беззвучные глаголы,
Зовущие назад
к покою и добру,-
Потомственный браслет,
старинный и тяжёлый,
Зелёный скарабей
ползёт по серебру.
Лей слезы, лей...
Но ото всех на свете
Обид и бед земных
и ото всех скорбей -
Зелёный скарабей
в потомственном браслете,
Зелёный скарабей,
зелёный скарабей.
Штраф
Мир везде и всюду одинаков,-
Изнывая от его щедрот,
Баранаускайте через Краков
По центральной улице идёт.
Все грубы и наглы.
Чем же, кем же
Утешаться к тридцати годам
Баранаускайте, манекенше,
Разъезжающей по городам?
Здесь и там, то в Праге, то в Варшаве,
Все они грубы и наглы.
Но
Баранаускайте вправе, вправе
Тем же отвечать. И пить вино...
И –
В вечерний шёлк полуодета,
А точнее – полунагишом –
Краковская гейша с тенью гетто
На лице красивом и большом,
Голосом поставленным и резким,
Яркой краской увеличив рот,
Перепутав польское с еврейским,
Голубые песенки поёт.
Крупная, по-женски обжитая
И вполне здоровая на вид,
О любви и нежности мечтая,
По ночам тоскует и не спит.
Вот и разрушается здоровье,
Неполадки в теле молодом,-
И струя ветхозаветной крови
Через сердце движется с трудом.
Для чего ей новых мод шедевры,
Синей тушью подведённый взгляд,
Если не выдерживают нервы
И почти без повода шалят.
Лишь одна осталась ей свобода –
Вспоминать свою былую прыть
И, не соблюдая перехода,
Медленно проспект переходить.
Милиционеры, не зевайте,
Поскорей свистки пускайте в ход,-
Переходит Баранаускайте
Улицу не там, где переход.
Красные чулки и чёрный шарф,
Сумочка из кожи крокодила,
Баранаускайте платит штраф,
А квиток к витрине прилепила.
Поплевала на него – и шлёп,
Так и припечатала квиточек,
Чтобы отучить, отвадить чтоб
Всех, до приставания охочих.
* * *
В руинах Рим, и над равниной
Клубится дым, как над котлом.
Две крови, слившись воедино,
Текут сквозь время напролом.
Два мятежа пируют в жилах,
Свободой упиваясь всласть,-
И никакая власть не в силах
Утихомирить эту страсть.
Какая в этом кровь повинна,
Какой из них предъявят счёт?
Из двух любая половина
Тебе покою не даёт.
Монолог художницы
Воду в ступе устав толочь,
Все теории сбуду оптом,-
Абстрагироваться невмочь,-
Верят женщины
только опытам.
Эмпирический метод прост:
Посадить натурщицу в угол,
Раздобыть бумагу и холст,
Масло, кисть, карандаш и уголь.
Опыт!
Верой в тебя живу.
Даже смерть осознать – и тут ты
Помогаешь мне, когда рву
Неудавшиеся этюды.
* * *
Подкова счастья! Что же ты, подкова!
Я разогнул тебя из удальства -
И вот теперь согнуть не в силах снова
Вернуть на счастье трудные права.
Как возвратить лицо твоё степное,
Угрюмых глаз неистовый разлёт,
И губы, пересохшие от зноя,
И всё, что жизнь обратно не вернёт?
Так я твержу девчонке непутёвой,
Которой всё на свете трын-трава,-
А сам стою с разогнутой подковой
И слушаю, как падают слова.
Объяснение в любви
...И обращается он к милой:
- Люби меня за то, что силой
И красотой не обделён.
Не обделён, не обездолен,
В поступках - твёрд, а в чувствах - волен,
За то, что молод, но умён.
Люби меня за то хотя бы,
За что убогих любят бабы,
Всем сердцем, вопреки уму,-
Люби меня за то хотя бы,
Что некрасивый я и слабый
И не пригодный ни к чему.
Иркутск
Оказывается,
плечо
От груза делается шире.
Оказывается,
ещё
В Москве – Сибирь, Москва – в Сибири.
О них была не просто весть...
Оказывается,
в Марине
Сибирь вместилась вся как есть,
От кротости и до гордыни.
Большак неровен. Гать из брёвен,
Тайга, глухая как Бетховен.
В Иркутск – через Иркутск Второй –
Через мосты над Ангарой.
А позади - Ангарск. Он спрятан