А чтоб почаще быть около Веры, он помогал иногда рыбакам тянуть невод.
Когда Кешке стукнуло лет десять, Лобанов стал водить его на реку рыбачить. В полуверсте от дома было тихое улово[27], где хорошо клевал елец. Сначала с пешней кряхтел сам Лобанов. Но лишь глубина лунки в зеленовато-прозрачном льду достигала четырех-пяти четвертей, сбросив шубейку, брался за пешню Кешка. По первости стальная пешня не слушалась его — мальчишка высоко поднимал ее и словно палкой тыкал в грязь. Лобанов усмехался и показывал, как держать ратовище, как наносить удар.
— Учись, пригодится… Эвон, Михаил-то Кюхельбекер побогаче вас жил, а пришлось же ему сохой землю ковырять в Баргузине, — уперев в горы тоскующий взгляд, говорил Кешке поселенец.
Вот когда пригодилась и эта наука Ивана Федоровича. Наравне с отцовскими рыбаками Кешка долбил лед, ни на одну лунку не отставал от них.
Даже Макар как-то раз стоял-стоял, смотрел-смотрел, да вдруг потеплевшим голосом и признался:
— Люблю, Кеха, кто прытко робит.
Сноровистый Кешка умеет орудовать пешней, а ладони у него все равно покрылись кровавыми мозолями. Не переставая, нестерпимо ноет все тело.
Однажды пришел с притонения в барак и упал в беспамятстве на нары.
— Дурак Кешка! — слышит и не слышит он трубный голос Грабежова. — Торговал бы в отцовской лавке да девкам головы морочил.
А бывший монах Филимон, отлученный от церкви за пьянку, бубнил под боком, словно филин в ночной тайге:
— Богом посланное благополучие жития отрицаешь, вьюнош… Великий грех супротив родительской воли восставати…
Филимона оборвал Туз Червонный, вспыхнув всеми своими веснушками:
— Ты, расстрига, не нуди, дай парню дыхнуть в тепле.
Вдруг услышал Кешка Верин шепот.
— Ульяна твоя в Онгокон приехала.
Кешка вскочил и, вспыхнув, с дрожью в голосе переспросил:
— Ульяна?
— Она!.. Беги скорей! — смеются Верины глаза.
Рядом в Онгоконе у купца Лозовского трудится много рыбаков. На обработке рыбы, на починке неводов и сетей работают бойкие молодые рыбачки. С ними и Ульяна Медведева.
Каждый день после притонения, а то и просто найдя какую-нибудь причину, мол, за продуктами надо, мчится Кешка на резвом Орлике в Онгокон. И кажется теперь ему тяжелая жизнь рыбацкая веселой, и люди ближе, и даже суровый Макар Грабежов, заискивающий перед ним, добрее и понятней.
В лесочке за рыбоделом стоит неуклюжая развалюха — это бондарка. С утра до вечера здесь трудится Лобанов. В углу — пузатые омулевые бочки его изделия. Кешка шурша идет по золотистым стружкам к столу. У Лобанова много книг на полках. Одну из них, прочитанную, принес Кешка своему учителю.
Подливая в кружку из жестяного чайника горячий кипяток, Лобанов хитро глядит на Мельникова:
— Ты где, годок, ночевал сегодня?
Кешка небрежно подкидывает ногой легкие стружки.
— У старика Маршалова. А что?
— С тобой туда ехала женщина… Разглядел только одну розовую шаль… На Ульяне Медведевой я видел точно такую же.
Смущенно смотрит Кешка в окно бондарки.
— Монка-то намылит тебе шею.
Сдвинул сердито золотые брови парень.
— Монку она не любит. Я пошлю к ее родителям сватов.
Лобанов уже снова возится с фуганком.
— Отец-то твой согласится? Ему, наверно, надо невестку из купеческой семьи.
Кешка, будто впервые, разглядывает густые усы Лобанова, блестящую лысину, всю его некрупную, крепко сбитую фигуру.
— А что мне отец? Ушел я от него, — Кешка улыбнулся, вдруг вспомнив смешных человечков, которых так ловко и так уже давно выделывал ему Лобанов.
Лобанов воскликнул:
— Чего смеешься? Совсем ушел-то? — Он помолчал. — Да-а… И все-таки намнут тебе бока.
— Кто? Монка Харламов? Да я его одним махом перекину через забор, плюгавого, — разозлился Кеша. Настроение вконец испортилось. Не Монка почему-то перед глазами — бешеный отец…
С жалобным скрапом растворилась дверь — ввалился Макар Грабежов. Рявкнул короткое «здоров» и, бесцеремонно усевшись за стол, загудел треснутым большим колоколом:
— Тянул я, Кеха, под Бакланьим.
Окинул сердитыми черными глазами щуплую фигурку Лобанова:
— Узнал, что ты здесь, вот и заскочил с удачной тони.
— Заловил, дядя Макар?
Кешка все еще думал об отце. Больно отдается в нем их последний разговор.
— Десять коробов окуня и четыре белорыбицы — больше сижата, а омуля мало, — услышал Кешка довольный треск Макарова голоса.
Подлестил он Макару:
— Везет же тебе!
— Мне-то што, твоему бате везет… Вот только народишко слабоват у меня на неводу. Замучился с ними. Приходится кулаком подгонять.
Теперь Кешка в упор увидел жесткие буравчики Макаровых глаз!
— Ты, дядя Макар, брось это! Зачем руки-то распускаешь? Звон башлыка-то Малыгина зарезали за это дело, и тебя прикончат, — припугнул он Макара.
— На то я и башлык, растак перетак! Где глоткой, а где и кулаками. Ты как хотел с этой сволочью, растуды их!.. А ножом-то меня не спужаешь!
Глубоко посаженные, черные глаза Макара злобно сверкнули. Грубое, скуластое лицо его выражало непоколебимое упрямство и беспощадную жестокость. Кешка снова подкинул ногой золотые кудри стружек.
Вмешался Лобанов:
— Вы, Макар Федосеич, кого истязаете-то? Они такие же бедняки, как и вы… Своя братва.
— Но, но, ты не смей каркать, пустобрех!
Макар схватил шапчонку и, громко хлопнув дверью, выскочил на двор.
— Ух и звероват мужик! — грустно и тихо проговорил Лобанов.
Гольцы Баргузинского хребта заволокло темными густыми тучами, и сразу же налетел студеный резучий ветер «ангара».
Магдауль высоко поднимает и изо всей силы тычет стальной пешней в неподатливый, словно засвинцовавшийся лед. Первый раз долбит таежник, пешня не слушается его. Как ни старается, как ни силится, а лунка долбится очень медленно. Остальные долбельщики ушли далеко вперед, а сзади, в запускную иордань, уже сунули длинное норило — четырехгранный деревянный шест, и норильщик Иван Бочкарев гонит его от лунки к лунке, быстро приближаясь к Магдаулю. По соседней стенке тони также споро подвигается второй норильщик.
Магдауль знает, что за эти норила привязаны толстые веревки — спуски, которые потянут за собой невод, и если он замешкается со своими лунками, то задержит ход всего невода, а стало быть, и рыба вся уйдет из ловушки. Тогда пропадет труд всей ватаги[28]. Поэтому он и вкладывает силу, но у него ничего не получается. Едкий пот заливает глаза. Уже скинул с себя Магдауль ватную тужурку и остался в одной рубашке, а ему все жарко, как в июле. Взглянул вперед, а там долбельщики уже долбят приборную иордань[29].
— Такут-распро-такут тебя, тунгусина! Забью тварюгу! — ревмя ревет башлык.
Магдауль изо всей силы долбанул пешней и услышал резкий звук «хруп». Поднял вверх свое орудие — половины пешни как век не бывало. Макар с ревом подлетел к Магдаулю и замахнулся кулаком.
Магдауль выхватил нож и, отступив на шаг, встал твердой стойкой, как перед медведем.
— Но ты, не балуй! — зарычал Макар.
Рука с ножом привычна на коротком полувзмахе. Медведи боятся глаз Магдауля.
— Стой! Стой! — услышал Магдауль неистовый крик и оглянулся назад. К ним бежал, размахивая руками, хозяйский сын Кешка Мельников.
— Ты что, мужик, с ума спятил! — встав между ними, тревожно смотрит Кешка на Магдауля.
Острый нож зловеще сверкает на солнце!
Кешка пошел к рыбному коробу, выбрал пешню и, ничего не сказав, двинулся к лункам Волчонка.
Таежник погрозил Макару ножом:
— Будешь обидеть миня, кишка долой делать буду, как медведю.
Макар злобно сверкнул глазами, но смолчал и, резко повернувшись, зашагал к приборной иордани.
29
Приборная иордань — большое продолговатое отверстие во льду, через которое вынимается невод с рыбой.