«Башлыка не проведешь. Это мне все кажется, а он-то знает…» Ганька оглядывается на Страшных, а тот, прихрамывая на правую ногу, ходит по сетовке. Рыбаки раскручивают разодранную сеть, — в прошлую ночь запуталась матерая нерпа — сама погибла и снасть кончила.
— Ты што, глаза продал морю? Надо работать, — спокойно говорит башлык.
Ганьке неудобно перед Гордеем, часто он попадает впросак, но башлык не материт его: подбодрит, покажет, как надо.
«Хороший мужик Гордей!» — с благодарностью думает Ганька о башлыке и начинает распутывать сеть.
…Чуть свет промысловики выбрали из сетей рыбу и не успели перекурить, а «Красный подлеморец» уже шлепает плицами колес по тугой холодной воде. Он пришел за ними. «Ку-ку» давно уже отгремел. Теперь бороздит воды их катер — работяга: нижняя половина его выкрашена красным, верхняя — охрой, на мачте реет красный флаг. В капитанах ходит веселый Венка Воронин.
Быстро подхватив на буксир штук шесть лодок, катер заспешил в Онгокон. А рыбаки отдыхают — грести не надо. Развались и грейся на солнышке. Гордей наконец разулся, перебинтовал открывшуюся рану на ноге.
— Дядя Гордей, ты-то уж отвоевался насовсем, — посочувствовал Сенька Самойлов.
— Мне повезло!.. А сколь осталось лежать там… Эхе, брат, так и не захоронили… что дохлый скот, кругом валялись… Не до них было… — Гордей сморщился и тихо вздохнул.
— Сиди, дя Гордей, дома. Теперь мы пойдем воевать.
— О вас-то разговору нет… Не пришлось бы и мне вспомнить «ать-два»… Говорят, чехи прут на наших… Колчак какой-то…
Ганька, слушая разговор, про отца вспомнил — грустно стало ему.
…Дует легкая «ангара». Небольшие крутые волны хлестко бьют о борт и белыми брызгами отлетают в сторону. Вдруг пригоршня холодных струй окатила Ганьку. Он встряхнулся, взглянул вперед — чьи-то две сетовки идут на веслах. Лодки держатся на Лохматый Келтыгей.
Венка Воронин повернул катер в их сторону и вскоре настиг рыбаков.
Лодки остановились. В одной с кормовым веслом — Макар Грабежов, во второй башлыком — Тудыпка.
— Тудып Бадмаич!.. Дя Макар!.. Цепляйтесь! — кричит в рупор Венка.
— Сами доберемся!.. Растуды перетуды! — рычит Макар.
— Э-э, нет!.. Красный капитан может нас на бабушкин «пуп» посадить! Не, не, пуганые! — кричит Тудыпка.
— Вам люб «Ку-ку»?! А Дуньку не надо?! — смеется Венка. — Она любит на Елену зазывать мужичков! Ха-ха-ха!
Сенька Самойлов, дурачась, накинул на голову платок и, приплясывая, тоненьким голоском поет:
— А баб-то пошто около тебя не вижу?! Глядишь, и Дунька пригодится! — кричит Сенька.
— Ха-ха-ха! — смеются рыбаки.
Тудыпка погрозил Сеньке кулаком.
— Кулак-то тетке Хионии покажи!.. Она тебя!.. — хохочет и Венка.
— Полный вперед! — снова звучит его голос.
Долго смеются рыбаки. Размяк даже Гордей.
Ганька смеется со всеми.
— Дядя Гордей, пошто тот камень назвали Воронихин Пуп? — вдруг вспомнил он давнюю историю.
Страшных вынул трубку изо рта.
— …Была вдова Ворониха, бабка этова чудака-то, Венки Воронина, — с хрипотцой, причмокивая, начал он. — Мужика ейного ухлопали в Порт-Артуре. Э, жила… рыбачила с пацанами… Один из них Венке отцом доводится. Сирот как-то подымать надо… Вот та Ворониха, значит, ставила донные сети против большого камня, который торчал из воды. А ставила тут потому, что удобней было приметить ставежку. Баба есть баба, где ей за мужиком поспеть. Один раз по тонкому льду затянула она сиговые сети. Утром хотела высмотреть, да помешал сивер. Трое суток выходу не было, дует и дует окаянный. Утром на четвертый день угомонился дикой сиверюга. Пошла баба к сетям, а домой не вернулась. Льды унесло в море, и Ворониху тоже. Пропала баба… С тех пор и прозвали тот камень Воронихиным Пупом. Потому что та баба, Ворониха, завсегда баила: «Мой камень и есть «пуп земли». Кормильцем она его звала. Камень-то фартовый был для нее… Как-то после большой ветрюги, который разбил толстый лед и нажал на камень целую гору обломков, не стало его макушки. Но зато под водой остались широкие плечи. Вот на эти «плечи-то» и заманил «Ку-ку» один рыбачок.
— А кто же это? — хитро сощурился Ганька.
Гордей ухмыльнулся.
— Все Подлеморье знает, а один бурятенок оглох и не слыхал.
— Да я-то уж давно знаю! — засмеялся Ганька и первый выпрыгнул из лодки, которая мягко ткнулась в берег.
Их встретил Мельников.
— Дядя Гордей, зайди ко мне.
Ганька не отстает от них ни на шаг. Пришли в Кешкину маленькую каморку.
— Беляки заняли Верхнеудинск, — резко сказал Мельников.
Ганька не понял и теперь внимательно смотрел на своего башлыка.
— Ты что баишь?! Может, врут?.. — затревожился Страшных.
— Не-е, Иван Федорыч письмо прислал.
Гордей побледнел, тяжело опустился на скамью. Испуганно прижался к двери Ганька.
— Прочитай-ка, брат, что-то и не верится мне.
Мельников не спеша развернул лист бумаги:
«Здравствуй, Кеша!
Сообщаю нерадостные известия:
Белогвардейцы и белочехи обошли Прибайкальский фронт красных войск по старому купеческому тракту и вышли в тыл. В течение нескольких дней наши героически дрались в районе Култука-Слюдянки. Около Посольска они попали в окружение. Но, прорвавшись, отступили по линии железной дороги.
Силы были неравные, и удержаться нигде не смогли. Чехи и беляки 20 августа 1918 года заняли Верхнеудинск. Теперь они подходят к Чите.
Власть Советов в Бурятии временно пала. Исполком Совета назначил меня руководителем подпольной большевистской организации Подлеморья. Наша с тобой задача: создать партизанский отряд, обучить бойцов и послать их на пополнение наших частей. Еще мы должны сорвать мобилизацию в армию белых. Помни о работе среди населения.
Тебе срочное задание: с фронта, из района Посольска к нам доставили много раненых. Найди в тайге укромное место для организации партизанской базы. Рыбу и другие продукты перевезите в надежное место. Скоро приеду сам. Будь, Кеша, осторожен. Привет Уле и Ванюше.
И. Лобанов».
Ганька понял, что надвигается что-то страшное.
Башлык с Кешкой долго молчали. Наконец, волнуясь, хрипло заговорил Гордей.
— Это как же, а?.. Што будем делать?.. А?..
«Отца бы сюда!» — с тоской думал мальчик. Во все глаза он смотрел на Кешку, ждал его слов, будто от него только зависит их спасение.
— Это, дя Гордей, ненадолго. Подойдут из России красногвардейцы, и мы тут поможем.
Страшных не слушает.
— В Подлеморье-то едва ли сунутся… Шибко в стороне мы живем.
Мельников горько усмехнулся:
— Значит, сидеть сложа руки?
— Пошто ты так!.. Я-то ведь вояка старый!
Кешка поглядел на Ганьку, улыбнулся ему:
— Да я пошутил, дя Гордей. Знаю тебя, потому и позвал. Сегодня надо начинать гоношить свой отряд.
Страшных разгладил прокуренные желтовато-белесые усы.
— Это дело!.. Я могу на новобранцев рявкать: ать-два! Ать-два! Вот на таких — мальчат, — башлык ткнул трубкой в Ганьку.
Кешка улыбнулся.
— И тетка Хиония не отстанет.
— Эхе, отстала!.. Такой «командер»!.. Сунет кому-нибудь Сережку и айда за мной. Никуда она теперь меня не отпустит — так она мне обсказала.
Ганька, охваченный большой тревогой, кинулся домой — к матери.
Очнулся Магдауль в темноте. От вони его стошнило. Он почувствовал промозглую сырость и холод. В поисках сухого места отполз в сторонку, наткнулся на человека.
— А-а, очухался, нухер![101] Ты откуда? Чей!..
— С Байкала — моря… бурят Бадма… Волчонком кличут.