— Ты, что?.. Неужели больно?..
— Ты, дя Кеша, как медведь!
Сидят Кешка с Магдаулем, курят. Ганька глаз не сводит с бабая — наскучался. Теперь-то уж с бабаем не пропадут!
— Я хотел, тала, искать тебя. — Магдауль прищурился и смотрит на чурки, а на них выступила янтарная смола, блестит на солнце золотыми росинками.
— Зачем?
— Ванфеда нада.
Твердо решил — к партизанам… что же все стоит перед ним сонное личико Анки? Что же так тяжело?
Но Магдауль резко поднял голову, твердо взглянул на Кешку.
— Он в тайге, — Кешка прихлопнул надоедливого комара. — Послал меня к тебе.
Магдауль вскинулся:
— Ему нада Волчонок?.. Зачем нада?
— Очень надо. Лучше тебя, Волчонок, никто не знает тайгу. Ванфед просит показать место, где бы можно было устроить партизанское стойбище.
— Чум строить?
Кешка загадочно улыбнулся.
— Нет, Волчонок, одним-двумя чумами не обойтись. Нас много. Есть раненые, больные. Им нужно большое, сухое и теплое помещение. Чтоб даже зимой было, как летом, — воздуху вдосталь. А главное, место должно быть скрытое от посторонних глаз. — Кешка усмехнулся и добавил: — Попало мне от Ивана Федоровича — плохое место выбрал для базы… Ворчит все: «Рядом с берегом, лодки чьи-то взад-вперед… Тот же Монка Харламов увидит нас и донесет белякам».
Ганьку словно подбросило — он вспомнил Монкину угрозу.
— Дя Кеша! — вмешался он в разговор. — А Монка-то Королю баил, што большевиков убивать нада.
Кешка насторожился, переспросил. А потом раздумчиво сказал:
— Вот ведь двуногая вошь… ползает рядом… Видишь, почему Иван Федорович ругает меня?
Волчонок по привычке поцарапал горбинку носа, вздохнул. «Вот бы им показать тот грот, в который я провалился. Но ведь Ган-Могой загубит всех», — подумал он. Перед Магдаулем — огненно-рыжее лицо, на волосатой плоскости которого ярко горят зеленые, пылающие красноватыми всполохами глаза… Жуткие глаза. «Нет, туда нельзя водить добрых людей. Вдруг случится худое, что тогда скажет Ванфед?».
— Думай, думай, Волчонок, это самая большая просьба Лобанова.
Магдауль упрямо повторил:
— Думай не думай… Нет такой место. Есть большой пещера… — Волчонок замялся, — там живут…
— Кто живет?
— Злой дух.
— Э, паря, мы его выпинаем оттудова! Только покажи, может, твоя пещера и в самом деле подойдет для нас.
Волчонок решительно мотнул головой.
Кешка взял колун, начал кромсать чурки. Вспыхивая на солнце, сыпались с них золотые капли смолы.
Магдауль залюбовался Кешкой. Недаром сам Грабежов хвалил парня. «Прытко робит варначина!»
В потемках сложили дрова в поленницу, незаметно пришли домой. Волчонок, как вошел в дом, к зыбке кинулся. Спит дочка — разметалась, сбросила одеяло. Он наклонился, накрыл.
А Вера у стола суетится… Магдауль слышит ее голос.
— Беда… Кеша… Парней всех забрили беляки… Слезы…
Волчонок отошел от зыбки, плюхнулся тяжело на лавку — ноги будто чужие. На Веру смотреть боится. Взглянул на Кешку, а тот загадочно улыбается.
— Ничего, пусть «бреют»…
— Сдурел, Кеша?! — Вера замерла с чайником.
Магдауль тоже удивлен.
— Да нет пока, — смеется он. — Худого в этом мы не видим: берут, везут их в Верхнеудинск… Там новобранцев оденут, обуют, ружьишки дадут… У белых-то всего хватает — им иностранцы суют и оружие, и припасы, и одежку…
— Смотри-ко!.. А им-то чево в чужу драку лезти?
— Значит, пользу себе усмотрели…
— А зачем же баишь-то — «пусть бреют»? — Вера укоризненно смотрит на Мельникова: — Сами-то небось в тайгу от беляков запрятались.
Ганька и Магдауль тоже ждут от Кешки ответа. А он вдруг рассмеялся. Вскочил, хохочет, колотит себя по бокам.
— Мы разжирели там, тетка Вера, глаза от лежанья опухли! Глянь-ка на меня! — А потом сразу посерьезнел. — Так сказал потому, что новобранцы атаману Семенову зад показывают — удирают к партизанам, да еще винтовочки не забывают прихватить.
Вера хлопнула себя по ляжкам:
— Ох, дура я!.. Думаю, чего это Венка Воронин мне баит, «Через недельку-две, тетка Вера, на Елене с Лушкой «шуры-муры» будем разводить…» А кто же, Кеша, — перескочила она, — парней на это напутствует?
— Мы с Лобановым, да еще кое-кто. Кабашов, например. Крепко запомни это имя.
Волчонок решился. Крякнул, встал, подошел к жене, пряча глаза, тихо сказал:
— Вера.
— Чо, Волчонок? — насторожилась та.
— Я пойдем партизанам.
Вера не поверила.
— О господи! Егорий Храбрый! Аника-воин сыскался! Последние грибы встали на дыбы!
— Я чо… хуже других?
— Ты, Волчок!.. Сдурел? Я-то как останусь?.. Давно ли блудил по Монголии, а теперь опять.
Волчонок отступил, снова плюхнулся на лавку, снова налились тяжестью ноги.
— Отпусти, Вера, он нам дозарезу нужен, — вмешался Кеша.
Тут Вера поняла. Она закрылась фартуком, долго молчала. Плечи ее вздрагивали. Анка зашевелилась. Волчонок шагнул к ней.
Вера с трудом выдавила:
— Иди, Волчонок, раз уж… нужен. Все равно тебя не удержу… Вижу, не слепая.
Чайки с криком оторвались от рыбьих кишок и взмыли вверх. Ганька задрал голову: над ним в вечернем небе — белые птицы.
Рыбаки с веслами ждут Грабежова. Угрюмо, исподлобья смотрят, как он подходит к лодке. Ганька тоже уставился на Грабежова. Пришлось мальчишке пойти на его лодке — семью кормить надо. А Гордей с Хионьей — в партизанах, как и отец.
Макар придирчиво, молча осмотрел лодку, проверил, как набраны сети, глухим басом спросил:
— Воду-то отчерпали?
— Ыхым, — промычал Пашка-чалдон.
Макар забрался в лодку и, взяв кормовое весло, перекрестился. Грозно рявкнул:
— Пшел р-разом!
Лодка развернулась, и Макар направил ее в море. Ганька сам себе удивляется. В лодке Гордея и море и воздух теплее казались, работа легче. А тут за каждым движением башлыка следит, от страха млеет…
Навстречу легкий ветерок.
— Попутный в зубы… И так ладони в кровях, — ругается кривой Пашка, еще сильнее наваливаясь на тяжелое весло. Ганька гребется молча. И думать о чем-нибудь боится.
А весла визжат, скрипят. Небось они раздирают душу Макара, который терпеть этого не может. Вот сейчас рявкнет. И впрямь:
— Ста-а-й, стер-рвы! — взревел башлык.
Ганька испуганно поднял весла вверх.
— Петька, мажь жиром окрючины!
Юркнул мальчик под носовую палубу, вытащил оттуда ведро с нерпичьим жиром.
— Дай, Петька, я смажу свою сторону, — кривой вынул из ведра большой желтый кусок и быстро обмазал окрючины. — Ух, как пахнет! Ажно слюни потекли! — Засмеялся и чуть замешкался. Тут же весло соседа стукнулось об его весло.
— Ты, гнида, укрой свой березник! Не то вышибу!
Желто-серый глаз кривого хищно сверкнул. Он боком повернул к Грабежову свою правую ногу, из-за голенища ичига торчала рукоять кинжала.
Макар сердито сплюнул.
— Не пужай!.. Сам с ножом туды булькнешь!
Кривой зло сверкнул рысьим глазом, схватил весло, как и остальные гребцы, далеко вперед занес его рукоять. Изо всех сил рывком дернул на себя. Весло изогнулось в дугу, хрустнуло. Вода забурлила, вспенилась, засмоленный черный обломок поплыл в сторону.
— Р-р-разорву, так твою мать! — взбесился башлык. — Брысь на нос!
Кривой выкинул за борт сломанное весло. Медленно двинулся в носовую часть — парню не ходить больше с этой лодкой!
Ганька задрожал. «За что Макар гонит Кривого?! Весло-то надломленное было… Я знаю… Парень хороший, работяга…» Ганька изо всей силы сжал рукоять весла. «Так бы и трахнул башлыка по башке!»
Грабежов вдруг хлопнул шапкой о палубу и взвыл:
— Мне самому-то легко, что ли?! Я сам такой же голодранец!.. Лодка чья? — Ефрема! Сети чьи? — Ефрема!.. Весла чьи? — Ево же! За кажду палку, за кажду нитку в сетях я в ответе — на мой хребет ложится!.. Не тебя ж — меня!.. Вот и режь Макара своим ножом!.. Жись постылая… Э-эх!..