Ганьке неожиданно стало жалко Грабежова. Сердчишко заныло. «Гляди-ко, и у него жись не «сахар».
А Макар смотрит вдаль и разговаривает сам с собой, будто он один на всем море.
— Куда, к дьяволу, на трех веслах пойдешь. Берег совсем рядом. Если выметать сети здесь и ночь проплыть с ними, то высадит на камни… От сетей одне клочья останутся, хотя и не густо, а все же и здесь плавится рыбешка. Что же делать? — И вдруг стоном к черному небу: — Что же делать?
Солнце налилось кровью, побагровело. Словно боясь студеной воды, нехотя опускается все ниже и ниже. Вот оно осело на островерхий голец Байкальского хребта, обрадовалось, что не булькнуло в холодное море, и прямо на глазах Ганьки скатилось с зубца на седловину, а оттуда вниз, будто прожгло землю, и ухнуло в бездонное провалище.
— Что же делать? — тихо шепчут толстые губы Грабежова.
Ганька отрывает глаза от полосы, за которую свалилось солнце. Вглядывается в жесткое лицо Грабежова. И каким одиноким кажется Грабежов мальчишке! Все на него косятся, никто не любит.
— Эй, Ганька! Камни-то в лодке, нет?
Ганька вскинулся:
— Здесь, дя Макар! — звонко ответил он.
— Ты, Петька, будешь метать верхнюю, а Ганька нижнюю! Да проворней, твари, шевелитесь! Сети-то не рвите, ублюдки паршивых сучек! Таку вашу мать!
Но Ганька не слушает Макаровы слова. Он приготовился выкидывать за борт груз. Ждет лишь приказа башлыка. Да вот еще Петька медлит. А Петька осторожно ступает босыми ногами на мягкое, липкое полотно сетей, пробирается к корме лодки, где с веслом в руках стоит отец. Петька поморщился — небось обдало его запахом винного перегара и крепкого самосада, которыми так и разит от Грабежова. Петька дрожащими руками взялся за просмоленную жесткую веревку верхней тетивы, на которой желтеют берестяные цевки. Боится их Петька — западают они в ячейки, путают сети. А рядом ровными стопами сложены деревянные наплавья, привязанные длинными, тонкими веревочками к верхней тетиве. Эти еще страшней цевок. А запутал сети — затрещина обеспечена.
Петька — настоящий моряк! Куды ему, Ганьке, тягаться с ним! Сто раз небось Петька рассказывал о своем морском крещении. Три года всего исполнилось, а в лодке ел и спал, сети уже умел выбрасывать… да знал уж весь крепкий мат — отец научил, раньше слов «мамка» да «тятька». Учил еще отец сжимать кулачок да в нос бить кого ни попало, особо если обидит кто.
Да и Ганька не раз видал: бьет Грабежов сына, а тот лишь матерится, слезу из него не вышибешь. Грабежов доволен сыном — на лице гримаса, похожая на улыбку, мычит от радости, как старая нерпа. «Башлык будет! Моих кровей!» — рычит, избивая до полусмерти.
Кому, как не Ганьке, знать все о своем друге. Потому и следит он напряженно за Петькой, чтоб тот не запутал сетей, не прогневил отца.
Будто бы долго возится Петька, а Ганька устал ждать, когда это Петька маяк приготовит?
Зато сколько раз спасал Грабежов рыбаков от неминучей смерти! Попадет лодка в жуткий шторм, даже видавшие виды рыбаки бухнутся на колени, молятся богу о спасении, прощаются с жизнью. Лишь Грабежов стоит прямо, широко расставив ноги, — этот на колени не бухнет, молиться его не заставишь, и ведь выведет лодку на берег!! Вот почему Петька гордится отцом, слушает его, походить на него хочет.
— Эй, Ганька, готовь груз! Пошел! — очнулся Ганька от раздумий.
Башлык перекрестился.
Петька выбросил за борт маяк. И лишь отошли от него на несколько метров, Ганька опустил в воду большой продолговатый камень, обвязанный веревкой, — это груз, который удерживает сети на одном месте.
Веревка ослабла и изогнулась — это значит, что груз лег на грунт. Петька с Ганькой стали дружно метать сети, а гребцы легонько гребутся, чтоб сильно не разогнать лодку.
Петька, не рассчитав, выбросил наплавь[105] не вовремя — она потащила за собой полотно, собрала на себя подсети — все запутала, проклятущая деревяшка.
— Эй-э, сволочь! — услышал Ганька.
В следующий миг от удара в затылок Петька уткнулся в сети. Но, быстро вскочив, продолжал свою работу.
— Сеть тебе не дерюга! — кричит башлык.
Ганька застыл с раскрытым ртом. Его снова трясет от страха.
Петька еще больше растерялся и уже у самого конца ставежки второпях, не распутав кулыжку[106], сбросил ее в воду. Железные пальцы Грабежова схватили его за шиворот. Оказавшись в воздухе, Петька начал брыкаться ногами; несколько раз угодил отцу куда-то в мягкое место. Тот вышвырнул его из лодки.
Ганька перевалился за борт, тянется руками.
Где уж там!.. Петька барахтается далеко-далеко внизу.
— Дядя Макар!.. — взревел Ганька. — Ты что ж делаешь? Петьку спасай.
— Цыть, щенок!.. Туды же…
— Утонет!.. Спасай! — вопит Ганька. Он заметался по лодке: ищет веревку.
— Раз-зорва, з-замри!.. Пр-рибью!..
Ганька не слышит.
Он выкинул за борт конец тонкой бечевы.
— Петя, — зовет Ганька.
Петька вынырнул, подплыл к лодке, обеими руками вцепился в водорез. Обдав его брызгами, запрыгал на мелкой зыби бережной маяк.
Ганька кричит:
— Петька, вон веревка! Хватай!
В воду опустилось третье весло.
…Прошло всего несколько минут, а Петьке они кажутся долгими часами. Холодная вода быстро охлаждает тело. Пальцы рук одеревенели, не слушаются… Слабый рывок лодки — разжались пальцы, оторвались от водореза. «Теперь пропал!» — резанула мысль. Плывет, изо всех сил взмахивает «по-саженкам», помогает ногами, но четверть за четвертью лодка отрывается от него. Вдруг совсем рядом зазмеилась веревка. Петька схватил ее и, обмотнув вокруг себя, затянул узел. «Теперь спасен!»
Люди в лодке молчат. Лишь тихо поскрипывают весла да всплескивает вода.
Ганька гребет изо всех сил. Скорей к берегу пристать! Он чувствует, что Петька ухватился за веревку — она туго натянута. «Держись, Петька, держись, друг. Я сейчас!» — и он еще резче взмахивает веслом. Но ему кажется, что лодка почти не движется, что друг его закоченеет, как маленький щенок Тараска, которого Грабежов выкинул за борт на прошлой неделе. Нет-нет да украдкой перегнется Ганька через борт, выхватит взглядом из волн худенькую фигурку друга.
А Петька, чтоб не закоченеть, извивается, дрыгает ногами, гребется то одной, то другой рукой.
Стало теплее, будто кто-то подогрел воду Байкала. Берег все ближе, ближе. Вот и весла подняты.
Ганька теперь видит закоченевшего Петьку. Хотел было тот встать на ноги, но, не достав дна, проплыл вдоль лодки. И замер. Ждет, когда уйдет отец…
Ганька первым выскочил из лодки и кинулся в юрту. Схватил Петькину одежонку. Повернул было к выходу, а в дверях пыхтит Макар.
— Што? Мово щенка выудил, тварюга? — и со всего маху отвесил Ганьке затрещину.
Ганька задохнулся от злобы — в голове огнем заполыхало — он юркнул мимо Макара и помчался за Петькой.
А Петьки на берегу нет.
— Пашка! Где Петька?
Пашка мотнул головой. Ганька увидал: по мягкому прибрежному песку бежит его друг не оглядываясь. С трудом догнал его Ганька.
Солнце уже давно спустилось за байкальские гольцы. Со снежной вершины Святого Носа, по Буртуйской речке подул резкий хиуз. Стало холодно.
— Стой! Не бойся!
Петька обернулся. Лицо его исказила гримаса.
— Ненавижу! — прошептал он синими губами.
У Ганьки потекли слезы — мокрая одежда прилипла к худому Петькиному телу, и тот мелко дрожал.
Молча переоделся Петька, от сухой одежды быстро согрелся.
— Ты, Ганька, веревку кинул мне?
— Ладно, Петька, чо об этом баить…
— Не батя же?.. Не пойду к нему!..
Оба стоят молча. Ганька не успел оглянуться, как их накрыла ночь.
Над гольцами плывет диск желтой луны, освещает темную тайгу. Внизу, под деревьями, притаилась пугающая темь. Там на каждом шагу застыли «медведи», «страшные ведьмы», «рогатые черти»…