Галина Андреевна как-то ухитрялась первой узнавать все новости училища и спешила рано утром к замполиту. Сейчас тоже: Илья на порог — воспитательница тут как тут. На лице одновременно и радость, и удивление, и тревога…
— Знаете ли, что-то новое, непонятное творится у нас!
И взволнованно рассказала. У преподавателя по черчению исчез ватман. От художника-оформителя, работающего по найму, «уплыли» краски, кисточки, карандаши. У руководителя оркестра пропали латунные ударные тарелки. Горько отчаивался белый, как лунь, инструментальщик Махоркин: прямо из-под носа его, пока отфукивал густой табачный дым, сгинула коробка надфилей. Вахтерша общежития, нервная старушка, ночь напролет не могла сомкнуть глаз от стука молотков, визга напильников и лобзиков в запертых комнатах…
Илья кинул на стул пальто, шапку и, не дослушав Галину Андреевну, завосторгался:
— Пилят, стучат!.. Только бы не вспугнуть. Пусть уйдут с головой в свои творческие секреты, а потом!..
Мастера и преподаватели требовали от Ильи немедленно пресечь подпольную самодеятельность подростков. Но как остановить стихийное явление, никто не знал. Мастер Парков, например, ночью нагрянул к своим, изъял из-под подушек, матрацев ворох разного инструмента, дощечек, железяк да в наказание заставил мальчишек пять раз обежать вокруг училища. Ну и что из этого вышло? Утром нашел свой шкаф в мастерской открытым. И все, что отнял у ребят, исчезло…
Замполит объявил конкурс технического и художественного творчества, назвал призы и тут же вывесил плакат: «Прогульщики и двоечники в конкурсах не участвуют… Работы авторов, уличенных в порче и хищении казенного имущества, также отвергаются».
В училище привезли полную машину обрезков фанеры, листовой латуни, меди, дюраля; сгрузили березовые, ясеневые, липовые чурки и доски. Стали «изыскателям» выдавать инструменты для тонкой работы.
Ребята каждое утро подбегали к Доске объявлений — узнать, что еще нового появилось по поводу конкурса.
Каждый старался держать в секрете свою задумку. «Творили» и по два-три человека, а то даже целой группой во главе с мастером.
Столяр Коновалов и Петя Гомозов сделались друзьями не разлей вода. Сиживали в столярке с занавешенными окнами, на крючке. Если стучались к ним — накрывали свою работу простыней. Петя частенько мысленно грозил Ергину и Порошкину:
— Ужо погодите, мы вас подковырнем…
И вот наступил долгожданный день подведения итогов. Было воскресенье. Двери актового зала — нараспашку, стулья убраны, расставлены столы; играл инструментальный оркестр. Ребята явились как один; пришли все преподаватели и мастера.
Коновалов с Петей молча ходили по залу. Подойдут к иному макету, посмотрят, послушают, что вокруг говорят, и перемигнутся между собой. Когда все столы были заняты удивительными изделиями, стены завешены картинами, чеканкой и радость творцов, восхищение зрителей достигли апогея, Коновалов шепнул Гомозову:
— Пора, Петро. Настал наш час…
Оба скореньким шагом пробежали по коридору и скрылись в столярке.
Вынесли они на широкой доске что-то объемное, закрытое полотном.
— Не горячись, Петро, — срывающимся голосом говорил Коновалов. — Только теперь нам осталось споткнуться…
Они вошли в зал, поднялись на сцену и поставили на длинный стол перед замполитом свою ношу.
— Посторонись!.. — разворотливо скомандовал Демьян Васильевич.
Петя тянул к розетке гибкий провод. Оба смотрела зорко, чтоб раньше времени не узнали, что там у них спрятано. В зале выключили свет, Коновалов торжественно, с удалью махнул шапкой:
— Расступись!..
Петя щелкнул выключателем и сдернул покрывала со щита. На огромном макете какой-то неведомой земли (так сперва показалось Дегтяреву) вспыхнуло радужное сияние. Реки были выложены разноцветными камешками и так искусно освещены изнутри, что, казалось, мчались, стремились к морям и океанам… Между скал, поперек рек, — белые дворцы электростанций.
Преподаватель Марсов тут же выразил желание заполучить макет Коновалова и Пети в свой кабинет. Он похаживал вокруг стола, сцепив за спиной руки, одобрительным тоном повторял: «Недурно, недурно…» — так любил говаривать на уроке, если ученик отвечал ему на «отлично».
Ергин позавидовал Коновалову, однако, пересилив себя, уважительно глянул в гордое лицо столяра.