— Глянь, Илья Степанович! — обрадовался Мороков. — Тетя Надя на мосту узорчатые перила поставила. Во молодчина!.. Рассказываю в училище парням, как твоя мать сама дом строит, — да еще какой дом! — не верят… Смотри! А что такое на крышу подняла? Петуха или глухаря?.. Ну, чего стоишь? — Игорь соскочил о бревна. — Ринулись, разглядим.
Дегтярев и Мороков перешли Амгуну, усыпанную острыми торосами, полюбовались на тети Нади дом, и каждый потянулся своей тропкой.
Илья открыл калитку, зашел в молодой сад. Груши, яблони, маньчжурский орех… В саду пышно улегся снег; над снегом ссутулилась статуя бурого медведя на задних лапах, красовалась — будто живая — кабарга; деревянный орлан на суку вспугнуто приподнял крылья, готов взлететь. Тихо и таинственно кругом. «Видно, отца дома нет, — подумал Илья, — а то бы он сейчас тюкал топором или кружился во дворе, прибирая то одно, то другое». Да, у отца Ильи была закоренелая привычка вечерами гоношиться возле дома. Дегтярев прошел садом, ожидая: кто-нибудь его вот-вот окликнет. С чувством встречи с необычным открыл скрипучую дверь веранды, постучался… Ему ответила мать. Она бросила чистить картошку; рослая, статная, шагнула навстречу сыну — так и светилась чистым лицом, темно-серыми глазами.
— А мы тебя ждали, — сказала грудным голосом, не по-здешнему смягчая букву «т». — И кошка ворожит гостя — весь день сидит на печи, умывается…
В детстве Илья заслушивался сказками матери, пытливо размышлял, как она по взгляду, слову могла безошибочно угадать его настроение, утешить в горе… Песни пела, вкусные блюда готовила… В огороде от ее рун буйно росло, цвело и вызревало. Она все умела. И теперь Илья не перестает удивляться матери. Всегда ждет от нее чего-то светлого, необыкновенного. Уж не это ли ожидание чуда так и тянет Дегтярева в родительский дом?
Илья поцеловал мать, разделся и сказовым тоном спросил:
— Можно, хозяйка, посмотреть убранство твоего терема?
В большой комнате — камин, не железный охотничий, а гостиный, в узорах орнамента, каким расписываются шкатулки. В камине приготовлены березовые дрова, подложены кедровые стружки; поднеси спичку — и вспыхнет, загудит огонь. Стояла густая елка, наряженная самодельными игрушками, которые еще в детстве Илья с матерью вырезал и склеивал. Все готово торжеству праздника, и Илье невольно почудилось, что вот-вот с реки раздастся заливистый звон бубенцов, лихой посвист полозьев саней, кошевок и громкие, разудалые песни хмельных гостей…
Другие комнаты были разрисованы цветами перелесков, лугов, берегов Амгуны. Илья мысленно представил себя летом на лужайке и будто услышал шелест крыльев махаонов, стрекоз, теплого ветра. И увидел: паутина чуть провисла от росы, как бывает на утренней заре…
Илья вернулся к камину, поднес горящую спичку к стружкам. Языки огня заныряли между дровами — пестрые тени заметались по стенам в росписи тонких, прозрачных берез. Он присел перед огнем и смятенно думал: «Это какое же надо иметь терпение, какую волю и любовь к красоте, чтобы нарисовать карандашом, а потом раскрасить столько ландышей, ирисов, саранок! Как надо верить в вечную, неистребимую силу жизни, чтобы в таежной, никому неведомой деревушке возник этот деревянный дворец, созданный руками женщины во имя памяти о погибшем в прошлой войне отце, во им скорби о сожженном доме детства…»
Глава десятая
Временами Дегтярев чувствует себя старше своих лет. И все, что выстрадала мать, то кровно близко ему. Мать пережила войну — Илья тоже явственно представляет то страшное лихолетье. Фотографии деда, отца матери, погибшего на фронте, в семейном альбоме нет. Но порою Илье кажется, что и деда он хорошо знал в лицо, сиживал с ним на берегу речки, у ночного костра, слышал его голос…
Уважали деда на курской земле, добрая молва широко летала о нем. Называли Красавцем-золотые руки, — так рассказывала мать сыну. Была в жизни у деда одна страсть — любил плотничать, строить дома. Пока стучит топором, машет по доске фуганком — весел характером, добр. И народ идет к нему любоваться на мастерство. Но как построит дом — сникнет духом, и тоскливо становится ему, чуждо, неприкаянно в новом доме: усадьба не нравится, солнце светит не во все окна, ветер северный задувает… Дом теперь кажется мастеру вовсе не таким уж дивным, какой хотел поставить… И начинал он строиться заново. Года два творил, и вставал дом куда краше прежнего…
Уже перед войной, рассказывала Надежда Алексеевна, приходит к ее отцу местный, многодетный мужичонка да говорит с завистью: