[о]: Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.
Левин бежит из Москвы раньше Анны и тоже – поездом. И, как и она, не находит там себе места. Поезд – это не место. И это промежуток вне времени. Отрезок жизни, вырезанный из нее, как ножницами. Его нет. Короткая смерть. Жизнь возобновляется в тот момент, когда ты спускаешься на перрон. Каренину в Петербурге встречает нелюбимый муж. Левина – кривой кучер Игнат.
[о]: С бодрым чувством надежды на новую, лучшую жизнь он в девятом часу ночи подъехал к своему дому. Из окон комнаты Агафьи Михайловны, старой нянюшки, исполнявшей в его доме роль экономки, падал свет на снег площадки пред домом. Она не спала еще. Кузьма, разбуженный ею, сонный и босиком выбежал на крыльцо. Легавая сука Ласка, чуть не сбив с ног Кузьму, выскочила тоже и визжала, терлась об его колени, поднималась и хотела и не смела положить передние лапы ему на грудь.
Любопытно, что почти такая же зеркальная встреча ожидает и Каренину в петербургском доме.
[о]: Первое лицо, встретившее Анну дома, был сын. Он выскочил к ней по лестнице, несмотря на крик гувернантки, и с отчаянным восторгом кричал: «Мама, мама!» Добежав до нее, он повис ей на шее.
Возможно, это – случайная параллель, и сам Толстой не придавал ей значения. (Хотя сравнение собаки и ребенка не такое уж странное, как может показаться.) Тем более что разница между возвращением Анны и возвращением Левина из Москвы огромна. В Москве начинается роман Анны, а в Петербурге он продолжается. Вернувшись в деревню, Левин на целый год выпадает из романного пространства. На время Левин перестает быть частью сложной любовной пентаграммы: Анна – Кити – Каренин – Вронский – Левин.
И это его в целом устраивает.
[о]: Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «Так же краснел и вздрагивал я, считая все погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? Теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
Конечно, Левин не может быть полностью равнодушен. Воспоминание об отказе Кити и встрече со своим соперником Вронским будет терзать его еще долгое время. И вопрос не только в уязвленной гордости, хотя это очень важно. Главное, что Кити и Вронский разрушили его мечты о семейной идиллии, как Анна и Вронский разрушили аналогичные мечты Кити. В этом Левин с Кити похожи. И в этом залог того, что оба на руинах своих былых мечтаний когда-то построят крепкий и надежный семейный дом.
Это и есть их с Кити роман, в котором участвуют легкомысленный соблазнитель Вронский, коварная прелестница Каренина и посредники Стива и Долли.
Если бы этот роман не имел продолжения, если бы Левин случайно не встретил карету с Кити, которая после лечения за границей отправилась в имение своей сестры Долли, если бы он из-за своей гордости не решился на новое предложение Кити, то вся «арочная» структура «Анны Карениной», о которой Толстой писал Рачинскому, рухнула бы. Мы действительно имели бы две параллельные истории: Анны, Каренина и Вронского – и Левина с деревенским домом, старой няней, собакой Лаской и сельскохозяйственными заботами. Но все равно остается вопрос: не является ли это «стяжение» двух историй в один роман искусственным? Где здесь тот самый «замок», который держит весь «свод» и которым так гордился Толстой, когда писал Рачинскому об особой архитектуре романа?