(319) [...]
(320) К сожалению, для большинства людей любовь есть всего лишь кратковременная вспышка ясного осознания себя в пространстве и времени. Ровное тление семейного очага - это огонь компромисса, и поиски того огня бессмысленны и разрушительны. Неслучайно почти все "story" в классических романах заканчиваются браком, за которым - тишина. Неслучайно многих влюбленных русских поэтов убили в относительно юном возрасте.
(321) Ну и совершенно нынешней и будущей молодежи "неясную и непонятную". "Мало ли кто с кем трахался по взаимной договоренности", скажет молодежь, посмеиваясь над предками, всерьез озабоченными "сексуальной революцией", "распространением порнографии" и т.д. [...]
(322, 323) [...]
(324) Образно говоря, в те годы нормальные люди "черемок не шабили", "колеса" не глотали и "на игле не сидели". Я анашу пробовал два раза в жизни. Первый раз в институте, совместно с А. Э. Морозовым, Б. Е. Трошем и "Красным крепким", после чего все мы сильно блевали, второй раз - уже будучи "писателем" - вместе с водкой, классиком Фурдадыкиным и колдуном Ерофеем, после чего все мы тоже блевали. Не пошло, знаете ли... И слава Богу, что уберег Он от этой несомненной заразы. Подлость перестроечного "антиалкогольного указа" еще и в том была, что наркомания начала свое победное шествие по России, но об этом - после или никогда.
(325) Крайне неудачный оборот, являющийся элементом графомании в общем-то весьма сносном по качеству повествовании. Докривлялся, называется, довыражался образно: "Кристаллизующая роль"!.. Для общего сведения сообщаю, что, на мой взгляд, графомания - женственна, профессиональное письмо мужественно. Писатель - лицо неопределенного пола.
(326) Да ну, даже и комментировать не хочется! Зачем это - "человече", то-се, когда цена этой так называемой мысли даже в нынешней инфляционной России - две копейки, если не меньше.
(327) [...]
(328) В тот вечер, когда его арестовали, Слава Сысоев заканчивал, тайно проживая на чужой даче, советскую игру, которая дала бы сто очков вперед американской "Монополии", кабы ее тут же не загребли в холщевый мешок гэбэшники, которые, как Плюшкин, чужого назад не отдают никогда. Игра имела лирическое название "ТРИ ПУТИ-ДОРОЖЕНЬКИ" и состояла из трех игральных костей, которые следовало бросать на лакированную картонную поверхность, где путь играющего начинался с пункта "РОДДОМ", далее шли "ЯСЛИ", "ДЕТСКИЙ САД", "ШКОЛА", "ГПТУ", "КОМСОМОЛ", "КГБ", "ИНСТИТУТ", "АРМИЯ", "ТЮРЬМА", "ДУРДОМ", "ОВИР", "ЦК", "ПОЛИТБЮРО", "КЛАДБИЩЕ" и т.д. и т.п. Попав в "ОВИР", например, ты терял право на пять ходов, а из "КГБ" путь следовал прямиком в "ПОЛИТБЮРО". Сысоев только закончил покрывать картонную поверхность лаком, как его тут же арестовали. Когда Сысоев рассказал мне эту историю, я вспомнил фразу своего земляка и старшего товарища Федота Федотовича Сучкова: "Так вот, парень, только-только я задумался, что советская власть - говно, смотрю - я уже и сижу". (См. комментарий 261.) Именно Федот Федотович и любил петь дребезжащим тенорком:
Три пути-дороженьки, выбирай любую.
От тюрьмы далеко не уйдешь.
(329) Штамп на штампе! Все пропитано СОВЕТЧИНОЙ, а ведь казалось, что я - гордый, независимый, все понимаю, веду автономное существование. После того, как по нашей улице проезжал обоз говночистов, "амбрэ" сохранялось еще дня два-три. А тут - с 17-го года нюхали и к 1974-му окончательно принюхались.
(330) О, как я знаю и люблю это состояние. Когда писатель пишет, а не груши околачивает, у него все в дело идет, как у толковой хозяйки при изготовлении борща. Это похоже на любовь, которая сама, в свою очередь, является сумасшествием. [...]
(331) [...]
(332) "Курсовой", по-моему, это - проект. Да, вспомнил словосочетание "курсовой проект", которое мне тогда казалось само собой разумеющимся для понимания всеми. [...] Ненавижу я коллектив и всю жизнь живу в нем.
(333) Никто в СССР не хотел толком учиться в том смысле, как это происходит на Западе, где люди идут в университет получать знания за собственные деньги. Вот отчего иногда возникает ложное впечатление, что у нас, кроме витальных мерзавцев и карьеристов, которых величают "флагманами перестройки", к учебе редко кто относился всерьез. [...]
(334) Какая же все-таки это чепуха по сравнению с грязной и кровавой жизнью - все эти "хвосты", "сессии", "студенческий юмор".
(335, 336) [...]
(337) В жизни советских людей огромную роль играли постановления и указы. И тут одним везло, а другим - нет. Убийца мог попасть под амнистию, а работяга, утянувший на заводе гайку, получить 10 лет. Я, например, из-за знаменитого горбачевского указа "Об усилении борьбы с алкоголизмом" два года был вынужден гнать высококачественный самогон - не стоять же мне в очереди часами. Поэтому, когда М. С. Горбачев посетил в 1996 году Русский ПЕН-центр, чтобы "встретиться с писателями" и поругать Ельцина, я после его зажигательных речей на последовавшую за этим выпивку не остался. И вовсе не из-за политических соображений.
(338) Прямо из какого-то советского фильма, где они ходят в пенсне, чесучовой паре, приветствуют новую жизнь и называют студентов "голубчик".
(339) [...]
(340) Вот далось же этим советским "производство"! Идиоты они, что ли, были, когда всерьез полагали, будто
- армия закаляет;
- тюрьма исправляет;
- дурдом лечит;
- "производство" воспитывает?
(341) Глагол "поверить" в лживой стране имел какой-то идеолого-мистический смысл. Например, в газетной статье писали о том, как плохо шли дела где-нибудь на заводе, завод не выполнял план, подводил "смежников", но потом пришел новый парторг и путем словесных манипуляций ухитрился сделать так, что "коллектив поверил в себя" и стал "передовым".
(342) Потому что "профессор" вовсе не был "Укроп Помидорычем" и, "проваренный в чистках, как соль", знал, что приказы и пожелания начальства в советской стране желательно исполнять, если не хочешь сгинуть под забором. [...]
(343) [...]
(344) Ну вот далась им эта гайка! Какой-то сплошной фрейдизм развели коммуняки - все болты, болты, гайки да гайки. [...]
(345) , вовсе не надеясь на взятку. Взятки тогда не имели такого широкого распространения, как сейчас. [...]
(346) Да и сейчас то же самое. "Без специальности" не то, что в депутаты или банкиры - в "наперсточники" не возьмут... [...]
(347) Слово "подсобник" возникло здесь, очевидно, из-за того, что в рамках программы "политехнического обучения" я, в то время ученик 9-го класса, был вынужден ходить к восьми утра на К-ский комбайновый завод, где числился "подсобником токаря" у веселой, сильно беременной бабенки, которой я совершенно не был нужен, так как она получала "с выработки". [...]
(348) Очевидно, давал себя знать переизбыток журналистских кадров. Молодых людей долго мучали и мариновали, прежде чем положить им кроме мелких гонораров твердую зарплату. К тому же - идеология-с! Например, и в Союз писателей принимали лишь тогда, когда ты набегаешься по редакциям до потери "внутренней чести" (А. Платонов) и обретения какой-нибудь подцензурной книжки, которую не то что стыдно было подарить друзьям, но приходилось вписывать в нее мелким почерком все вымаранное редакторами. У меня такая книжка чуть было не состоялась, да спасибо "Метрополю" - ее "зарубили", а мне после учиненного по этому случаю скандала выплатили 500 рублей. Именно на эти деньги я и напился тогда в ресторане ЦДЛ, а вовсе не на гонорар, полученный за "негритянскую работу". Такой работой именовался, кстати, в среде диссидентствующих писателей любой литературный труд (статья, очерк, перевод), который подписывал за тебя из доброты или корысти ради какой-либо твой знакомый, чье имя еще не было запрещено. [...] Забавно, но однажды человек, давший мне такую работу, чуть-чуть смущаясь, сказал, чтобы я не удивлялся: "Здесь меньше на тридцать рублей, но удержали партийные взносы". Он даже показал мне свой партийный билет, я их раньше в раскрытом виде не наблюдал.