Стоило Элле Хорнер засомневаться, так ли уж правильно она поступила отпустив Салли в Атлантик-Сити, как раздавался звонок или приходило письмо, которое ее успокаивало и усыпляло чувство вины. Салли, похоже, отлично проводила время — по крайней мере, Элла убедила себя в этом. А может, она даже испытывала облегчение от того, что какое-то время не надо тратиться на еду и развлечения для дочки: ведь скудного жалованья и так ни на что не хватало.
В конце первой недели Салли сообщила матери, что хочет погостить еще немного, чтобы попасть на представление «Айс Фоллиз», балета на льду, который как раз приехал на гастроли. Элла неохотно разрешила. Через две недели предлоги, которые изобретала Салли, чтобы остаться в Атлантик-Сити, стали какими-то надуманными, но Элле все еще казалось, что дочь, судя по голосу, отлично отдыхает. Через три недели звонки прекратились. Письма, которые Элла отправляла дочери, возвращались с пометкой «вернуть отправителю».
31 июля 1948 года Элла, к собственному облегчению, наконец получила письмо{19}. Салли писала, что они с мистером Уорнером уезжают из Атлантик-Сити в Балтимор. Впрочем, она обещала к концу недели вернуться домой, в Кэмден, и добавила, что больше писать не хочет.
Тут наконец у Эллы открылись глаза: «Вряд ли моя девочка оставалась с ним по доброй воле». Ее старшая дочь Сьюзен должна была вот-вот родить. И Салли ни за что не согласилась бы пропустить такое событие: ведь она должна была стать тетей. Элла наконец осознала ужасную правду. И обратилась в полицию.
Детектив Джозеф Шульц{20} побеседовал с Эллой и отправил двух других кэмденских детективов, Уильяма Мартера и Маршалла Томпсона, в Атлантик-Сити на поиски Салли. Четвертого августа они наведались в дом 203 по Пасифик-авеню{21} — по адресу, который Салли указывала в качестве обратного. Владелица меблированных комнат, миссис Маккорд, сообщила, что мистер Уорнер действительно жил здесь, Салли же выдавал за свою дочь. Других дочерей у него не было, и жены тоже. Только одна девочка, Салли.
Полицейские выяснили, что мужчина, которого Элла называла «мистером Уорнером», работал на бензоколонке: там его знали как Фрэнка Робинсона. Однако когда копы прибыли на бензоколонку, его там не оказалось. На работе он не показывался и даже не забрал последнюю зарплату. «Робинсон» исчез, а с ним и Салли. В их комнате обнаружили два чемодана и несколько открыток, которые Салли так и не отправила матери. «Он не взял ни свои вещи, ни одежду девочки{22}, — рассказывал Томпсон газете Philadelphia Inquirer. — Так торопился, что даже шляпу забыл».
Среди прочих вещей в комнате осталась фотография, которую Элла видела впервые. Салли сидит на качелях и смотрит в камеру, ноги чуть-чуть не достают до земли. На девочке кремовое платье, белые носки и черные лакированные туфельки; золотистые светло-каштановые волосы зачесаны назад. Во взгляде читается страх и безграничное желание угодить. Такое ощущение, словно она изо всех сил хочет поступить хорошо, но не знает, как именно будет «хорошо», если все из рук вон плохо.
Видимо, сфотографировал Салли похититель. Ей было одиннадцать лет и три месяца.
Маршалл Томпсон старался напасть на след Салли в Атлантик-Сити{23}, однако поиски ни к чему не привели. Тогда он отправил ее фотографию в управление полиции Кэмдена, чтобы снимок разослали по телетайпу в другие отделения полиции. Девочку нужно было найти во что бы то ни стало, и чем быстрее, тем лучше, потому что полиция уже выяснила, с кем имеет дело.
То, что полицейские Кэмдена не привезли ее дочь, стало для Эллы потрясением. Известие же о том, что мужчина, называвший себя Уорнером, давно на заметке у местных органов правопорядка, и вовсе ее добило. Полиция знала его как Фрэнка Ласалля. И всего лишь за полгода до похищения Салли{24} он вышел из тюрьмы, где отбывал заключение за изнасилование пяти девочек в возрасте от двенадцати до четырнадцати лет.
ТРИ.
Из Уэлсли в Корнелл
Для Набокова 1948 год стал поворотным{25}. Шесть лет он провел в Кембридже, штат Массачусетс: преподавал литературу в колледже Уэлсли, а свободное время посвящал любимому занятию — изучал бабочек в гарвардском Музее сравнительной зоологии. В Соединенных Штатах он провел уже восемь лет; боль и волнения, связанные с эмиграцией, утихли. Набоков не раз говорил, что английский — первый язык, который он выучил; Америка манила его еще тогда, когда он бежал от революции в Германию, а потом от нацистов в Париж: вынужденная мера, если твоя жена — еврейка и совершенно не собирается этого скрывать, а напротив, с гордостью признает.