Но пока Марии Башкирцевой еще нет и двенадцати лет, политикой она не интересуется, семья бежит от начавшейся войны в нейтральную Швейцарию и оседает на все ее время в Женеве. Однако в тот короткий отрезок времени, что они были в Баден-Бадене, Мария Башкирцева успела влюбиться и влюбиться надолго, так что воспоминания об этой любви бередили девичье сердце на протяжении многих лет.
Почти все начало ее изданного дневника посвящено некоему герцогу Г. Как давно выяснено, это был английский аристократ, герцог Гамильтон энд Брэндон, с которого начинается череда ее влюбленностей и ее охота за великосветскими женихами. Впервые Муся увидела его еще в Бадене в 1870 году, потом часто встречала на променаде в Ницце, куда они перебрались в 1871 году после окончания франко-прусской войны. Это был красивый, немного полноватый юноша с медными волосами и тонкими усиками, как ей кажется, похожий на Аполлона Бельведерского, капризный, фатоватый и жестокий, как Нерон. А попросту рыжий (Помните «И Лондон рыжий…» у князя Вяземского?), самоуверенный и нагловатый англосакс. «Его уверенность всегда имеет в себе нечто победоносное», — отмечает Мария Башкирцева.
«Господи! Дай мне герцога Г., я буду любить его и сделаю счастливым, и сама буду счастлива и буду помогать бедным!.. Я люблю герцога Г. Я не могу сказать ему, что я его люблю, да если бы и сказала, он не обратил бы никакого внимания. Боже мой, я молю тебя… Когда он был здесь, у меня была цель, чтобы выходить, наряжаться, а теперь!.. Я выходила на террасу в надежде увидеть его издали хоть на одну секунду. Господи, помоги мне в моем горе, я не могу просить большего, услышь же мою молитву. Твоя благость так бесконечна, Твое милосердие так велико, Ты так много сделал для меня!.. Мне тяжело не видеть его на прогулках. Его лицо так выделялось среди вульгарных лиц Ниццы». (Запись начала 1873 года).
Судя по всему, герцог Гамильтон был образцом английского денди, к которому слово «фат» применялось в то время и в положительном смысле, хотя оно и происходит от латинского слова «глупый» и к концу 19 века, как и в настоящее время, означало уже в русском языке самодовольного пошлого франта. Однако в 1861 году Жюль Барбе д’Оревильи, малоизвестный у нас автор книги «О дендизме и Джордже Браммелле», панегирике дендизму, пишет в предисловии к ее второму изданию: «Написано фатом о фате и для фатов». И когда Башкирцева отмечает в герцоге Гамильтоне его фатоватость, это, безусловно, положительная характеристика герцога. Фатовство это аристократический атавизм, оставшийся в наследство от Байрона и Джорджа Браммелла, самого известного денди и фата в истории.
Фаты, безусловно, привыкли всем нравиться и почитать себя неотразимыми, что для мужчин порой выглядит глупо, но на женщин неизменно производит неизгладимое впечатление. Фатовство вообще есть форма тщеславия человеческого, особенно оно присуще людям знатного происхождения, не обладающим какими-либо талантами, могущими возвысить их над толпой, но обладающими сверх меры манерами и вкусом, то есть тем, что совершенно необъяснимо и эфемерно, и не оставляет никаких следов в истории быта, а лишь воспоминания в душах потомков.
Будучи совсем девочкой, Башкирцева прекрасно понимает существо своего героя. Сравнивая его с Аполлоном Бельведерским, она пишет, что у герцога похоже выражение лица, когда на него смотрят, что у него та же манера держать голову. А ведь для денди скорее важно не как он одет, а как он держится.