Я стиснул челюсти. Закрыв глаза, я молился о прощении. Молился об избавлении от этой боли… этой проклятой, нескончаемой боли…
— Ты раскаиваешься? — спросил брат Михаил.
Его вопрос ворвался мне в мозг, сердце стукнуло один, два, три раза.
— Просто покайся, и все это закончится. Покайся и вся эта боль тут же прекратится. Покайся и присоединись к своему брату, чтобы вместе с ним вести людей в рай. Покайся и никогда больше не заглянешь в эту камеру.
Я затаил дыхание, почувствовав, что искушение подчиниться требованиям Иуды вот-вот сорвётся у меня с губ. Слово «каюсь» балансировало на кончике моего языка. Моему измученному телу страшно хотелось его произнести, просто ради передышки. Но тут я вспомнил ритуал Дани Господней, свидетелем которого стал, и моя душа окаменела… боль… страх… акты педофилии, содеянные от моего имени…
Я выдохнул сдерживаемое мною дыхание и почувствовал облегчение.
— Нет… Я не покаюсь… Я никогда не покаюсь…
Я не открывал глаз. Я крепко их сжал, когда мне в ребра врезался увесистый кулак, вырвав из моего саднящего горла глухой рёв. Но мне было все равно. Я бы не стал преклоняться перед братом.
Я не мог… просто…не мог…
Перед глазами снова всё поплыло, и я помотал раскалывающейся головой, стараясь не потерять сознание. Мне надоело просыпаться дезориентированным в кромешной темноте и полном одиночестве. С меня хватит боли в костях, разодранной кожи и рвоты. С меня хватит истеричных проповедей моего брата о Судном дне, разносящихся через динамики на всю общину.
Царапая ногтями каменный пол, я попытался встать. Я заставлял свои ноги двигаться, но они меня не слушались. Снова сделав над собой усилие, мне удалось подняться на колени. Но ослабленные мышцы не выдержали моего веса, и я с грохотом рухнул на спину. Спина ударилась о жёсткий пол, выбив из легких весь воздух. Я тяжело дышал через нос, и внутри меня росло чувство безысходности. Когда мною овладело отчаянье, из правого глаза скатилась предательская слеза. Навсегда въевшееся в меня тёмное существо начало терзать меня своими когтями.
Снаружи послышался визг оживших динамиков.
— Жители Нового Сиона!
В камеру проник голос Иуды, и я прикрыл свои утомлённые глаза.
— Страшная буря, и тьма небес знаменует конец. Не сомневайтесь, грядёт Армагеддон! Наводнения, подбирающиеся к нашему дому, ежедневная борьба, которой подвергаемся мы все, следуя Божьим путем… всё это открывает нам путь к спасению. Усерднее трудитесь над возложенными на вас задачами. Молитесь с еще большей самоотверженностью. Мы победим!
Мой затуманенный разум не уловил остальные слова Иуды. Но это не имело значения. Они были одними и теми же изо дня в день. Мой брат ввергал наш народ в ужасающую истерию. Он вселял страх в каждую минуту каждого дня.
Это Иуда умел лучше всего.
Перед глазами мелькали пятна, пересохшие губы потрескались. Я больше не чувствовал вытянутых вдоль тела рук и знал, что скоро меня потянет вниз. Я чувствовал, как оно надвигается, чтобы меня сломить. Но я боролся. Каждый день я боролся с последствиями наказаний.
У меня не осталось ничего, кроме моей борьбы.
— Люди дьявола уже близко! Наши дни сочтены! Мы должны спасти себя!
Сквозь пронзительный звон в ушах мне все же удалось расслышать последнюю фразу Иуды. Пальцы сами собой сжались в кулаки и задрожали от ярости.
Много лет назад Пророк Давид проповедовал, что однажды посланники сатаны нападут на нашу общину, чтобы стереть с лица земли избранный Богом народ. Только через Пророка можно попасть в рай. Только повинуясь каждому его слову, можно спасти душу. Когда к нам ворвались Палачи и убили моего дядю, многие решили, что это конец. Это оказалось не так. Теперь Иуда проповедовал, что они придут снова.
Где-то прямо надо мной раздался громкий раскат грома. Вздрогнув, я отвлёкся от своих мрачных мыслей. Единственное, что занимало меня все эти дни — это мрачные мысли. Сомнение, самое главное оружие дьявола, словно рак, пожирало мое сердце и душу. Я ощутил на языке привкус соли. Мои длинные каштановые волосы прилипли к лицу; от удушливой жары по коже струился пот.
Я облизал потрескавшиеся губы, жалея, что у меня нет воды. Я предположил, что меня скоро накормят и напоят. Меня кормили дважды в день, как по часам. Ко мне в камеру заходили незнакомые мне женщины и ставили у моих ног поднос с едой. Они оставляли меня на некоторое время, чтобы я поел, а затем молча возвращались, чтобы его забрать. Иногда, если повезёт, они с пустым, отстраненным взглядом омывали мне раны. Потом я оставался один до тех пор, пока не возвращались последователи-охранники и не принимались меня избивать. Все начиналось заново.