«Мне жаль»… «Мы поднимем ее»! — одного этого вполне достаточно, чтобы сойти с ума.
Я возвращаюсь назад, в кают-компанию. Второй вахтенный офицер лежит на койке.
— Эй, второй вахтенный! — я не узнаю собственный голос. Он похож на что-то среднее между карканьем и рыданьем.
Он едва шевелится.
Я пробую еще раз:
— Эй!
На этот раз выходит немного лучше.
Он обеими руками нащупывает резиновую трубку у себя во рту, хватаясь за нее, как младенец за бутылочку. Видно, что ему не хочется просыпаться. Не хочется выходить из спокойствия сна, хочется уцепиться за этот барьер, отделяющий его от безумия. Мне приходится потрясти его за руку:
— Эй, приятель, просыпайся!
Его глаза открываются на секунду, но он все еще не желает пробуждаться. Он пытается отделаться от меня, укрыться в забытье.
— Через десять минут мы всплываем! — шепчу я, нагнувшись к его лицу.
Он недоверчиво хлопает глазами, но вынимает шноркель изо рта.
— Что? — переспрашивает он, пораженный известием.
— Мы готовимся к всплытию!
— Что ты сказал?
— Да, через десять минут!
— Честно?
— Да, командир…
Он не вскочил на ноги. Даже радостное выражение не мелькнуло на его лице. Он просто откинулся на спину и на мгновение закрыл глаза — но теперь он улыбается. Он стал похож на человека, которому стало известно, что для него приготовили праздничный сюрприз — и который не должен был проведать об этой тайне.
XI. Возвращение домой
— Приготовиться к всплытию!
Приказ эхом разносится по лодке.
— Первый вахтенный офицер и штурман — со мной на мостик! — велит командир.
На посту управления первый вахтенный и штурман берут свои дождевики, раскачиваясь, залезают в штаны, словно нас мотает в бурном море, и через головы натягивают свои заскорузлые куртки. Они стараются не смотреть друг на друга. Застывшие лица, словно у манекенов в парикмахерской. Складывается впечатление, будто штурман проводит показательное занятие: он очень медленно, как будто перед строем новобранцев, надевает свою зюйдвестку, выдерживая время, необходимое для запоминания его движений. Он с нарочитой тщательностью затягивает завязки под подбородком.
Только сейчас я осознаю, чем дышу — вонючими испарениями, плотными слоями распространившимися по всей лодке, кислыми и душными. Мои легкие раздуваются как кузнечные меха, стараясь отфильтровать из этой взвеси достаточное для дыхания количество кислорода.
Сможет ли лодка оторваться от грунта? А если и сможет — что потом?
Словно отвечая на этот незаданный вопрос, Старик отдает команду:
— Приготовить спасательное снаряжение!
Значит, вот каков план: всплыть, прыгнуть за борт и — вплавь к берегу. В темноте? При таком сильном течении?
Мои пленки! Я спешу к своей койке. Все лежит наготове: спасательное снаряжение и пленки, завернутые в водонепроницаемый пакет так, что я могу повесить их себе на шею.
Глубоко внутри меня засел еще более сильный страх — сильнее, чем боязнь темноты и течения — вражеский огонь. Стоит указательному пальцу прожектора с какого-нибудь из их корветов найти нас, можно не сомневаться, что мы тут же очутимся в самом центре сцены, и на нас будут направлены все софиты. Включатся дополнительные прожекторы, и осветительные ракеты увесят все небо. Чертова рождественская елка! А затем с привязи сорвутся их пулеметы.
Но, конечно, нам может и повезти. Произойдет невероятное: может, они не обнаружат нас сразу же. Но даже если мы очутимся в воде, и они не заметят нас на этом этапе, нас все равно унесет в океан.
Аварийные огни! У нас нет проблесковых аварийных огней. Томми экипированы лучше нас: все они готовы покинуть корабль в любой момент. Но наши вожди не сочли нужным предусмотреть ситуацию, подобную нашей. Единственное, что есть в нашем распоряжении на случай катастрофы в море — это аварийное снаряжение.
У меня не очень хорошо получается одеть свой комплект. Нет опыта. Никогда не думал, что придется воспользоваться им. Френссен помогает мне справиться с ним. Я пробую взять ртом мундштук. Еще один шноркель. Кажется, от них нельзя избавиться. Я осторожно отворачиваю вентиль кислородного баллона и слышу, как он зашипел. Хорошо: похоже, он исправен.
Вдруг как-то сразу вокруг начинают шептаться, шевелиться, и страх проходит.
Каждый одел свое спасательное снаряжение и деловито возится с ним, притворяясь необычайно занятым, лишь бы только не поднимать головы.
Я встречаюсь взглядом со вторым вахтенным офицером. Он старается выглядеть спокойным, но ему это не удается. Он напускает на лицо деланное выражение, чтобы скрыть свои эмоции.
Мы словно идем по лезвию ножа: шеф выпустит сжатый воздух, и мы увидим, создаст ли продувание дифферентных емкостей и заполнение цистерн плавучести достаточную подъемную силу, чтобы оторвать нас от дна. Нам до сих пор не известно, сохранили ли выпускные клапаны цистерн плавучести свою герметичность. Мы сможем сделать лишь одну попытку. Второй не будет.
Четким голосом Старик отдает команду:
— Продувка!
Помощник на посту управления открывает клапаны. Сжатый воздух с шипением врывается в цистерны. Вытеснит ли он воду? Мы стоим в напряжении, прислушиваясь. Шевелится ли лодка?
Я сгибаю колени, чтобы почувствовать малейшее колебание под ногами.
Ничего не происходит! Прочно стоит на месте. Тяжелая, будто свинец.
Сжатый воздух все подается и подается.
Совсем ничего!
Оставь надежду, всяк сюда… [122] все было напрасно! Мои ноги начинают трястись…
Но… Лодка явно покачнулась! А теперь снаружи доносится скрежещущий звук, словно в корпус лодки попали лучи Асдика. Пронзительный скрип, словно нож царапает фарфор, пронизывает меня до костей, а стрелка глубинного манометра начинает дрожать.
Происходит явно ощутимый толчок, и лодка отрывается ото дна. Она со стоном скрежещет вдоль рифа. Скрежет и вой усиливаются. А потом наступает тишина.
122
«Оставь надежду, всяк сюда входящий…» — надпись на вратах ада (Данте Алигьери, «Божественная комедия»).