Пино опять замолкает. Он никогда не может дать отчет о проделанной работе, не сделав дюжину остановок.
– Будьте добры, почешите мне лоб, – просит он.
Я чешу. Берю усмехается:
– Надеюсь, ты не вшивый, иначе я отваливаю!
– Что дальше, Пино?
– Тип в черном как будто заколебался, потом повел меня в комнату с закрытыми ставнями.
– Что она из себя представляет?
– Кабинет. Большое бюро с резьбой, мебель в стиле Луи Девятнадцатого и все такое... На месте разбитого стекла картон.
– Ты заметил что-нибудь необычное?
– Все было в порядке. Но одна вещь меня удивила...
– Какая?
– На министерском бюро лежала шаль. Большая такая шаль с бахромой. Она была расстелена на столе... Это выглядело странно.
– И все?
– Нет, подожди. Под тем же самым бюро из ковра вырезаны несколько кусочков и в этом месте виден пол.
– Интересно, – замечаю я.
– Ты так считаешь? – удивляется Берюрье.
– Еще бы! Предположи на секунду, что стрелок из дома напротив выпустил очередь по тому, кто сидел за столом.
– Ну и что?
– Возможно, часть пуль попала в бюро. Так же возможно, что жертва упала со стула и запачкала кровью ковер.
– Неплохое рассуждение, – оценивает Толстяк, охотно воздающий Цезарю то, что причитается его консьержке. – У тебя сегодня здорово работают мозги. Не хочу тебя хвалить, но ты в отличной форме.
Эта похвала идет прямо мне в сердце.
Мы прощаемся с дражайшим Пинюшем в тот момент, когда он начинает чувствовать зуд в заднице.
Комиссар отсутствует, но его секретарь принимает нас со всем почтением, подобающим нашему рангу. Это маленький человечек, близорукий и образованный, если судить по полоскам на его галстуке.
– А! – говорит он. – Дело стекольщика? Банальный инцидент, ставший – увы! – причиной смерти одного из наших ажанов.
– Вы допросили персонал консульства Алабании?
– Слугу, находившегося в комнате. Стекольщик был человек уже немолодой, довольно неловкий. Он встал на ненадежный стул, чтобы заменить стекло. Ножка стула сломалась под его весом, и этот болван вылетел из окна.
– Вы видели этот стул?
– Да. Стул эпохи Наполеона Третьего, черного дерева, с перламутровыми инкрустациями. Было безумием вставать на столь хрупкую вещь.
По-моему, секретарь комиссара несколько манерничает, а?
– Обычно, – продолжает он, – стекольщики пользуются стремянками.
– А он какой-то хренотой, – смеется Толстяк, на которого изысканность выражений и манер нашего собеседника не производит никакого впечатления.
Он хлопает меня по спине:
– Вывод: это просто несчастный случай. Я морщусь.
– Твой вывод несколько поспешен, Берю. Беру телефон и звоню в больницу, где лежит Пино. Медсестра справляется о моих желаниях, и я умоляю ее сходить спросить Пинюша, как выглядел стул, на который он вставал. Она, кажется, удивлена, но мое звание комиссара полиции и мой бархатный голос кладут конец ее колебаниям, и она идет к раненому.
– Ты прям как святой Фома, – хихикает Жирный. Через две минуты медсестра возвращается и передает, что Пино залез на кухонный стул, любезно принесенный слугой консульства. Довольный, я кладу трубку. У Берю, позволившего себе взять отводной наушник, морда напоминает сушащееся после стирки бельишко бедняка.
– Как ты догадался?
– Пино слишком осторожен, чтобы доверить свою жизнь стулу эпохи Наполеона Третьего, – говорю я.
– Что это значит?
– Что парни из консульства столкнули его и пожертвовали ножкой антикварного стула, чтобы подкрепить версию о несчастном случае.
Возвращается секретарь, любезно предоставивший нам в полное пользование телефон.
– Что-то не так, господин комиссар?
– Наоборот, – отвечаю. – Лучше и быть не может.
В машине Берю задает мне не дающий ему покоя вопрос:
– Согласен, это инсценировка, но как они могли выбросить Пинюша из окна, если слуга находился в двух метрах от него?
– Стул стоял на ковре, и слуге было достаточно дернуть ковер за край. Или сзади незаметно подкрался кто-то еще... Возможностей полно.