— Трупы видели только вы.
— Вы не джентльмен, Кэвил.
— Кроме того, поднят вопрос о детях ваших рабов, — вступил в беседу баптистский проповедник. — У них на удивление светлая кожа, учитывая, что все ваши рабы до единого черны как ночь.
— Это чудо, сотворенное руками Господа, — возвестил Кэвил. — Господь осеняет расу чернокожих.
Шериф кинул бумагу Кэвилу на грудь.
— Согласно этому документу ваша собственность — рабы, постройки и земля — переходит во владение компании, состоящей из ваших бывших соседей.
Кэвил внимательно прочел документ.
— В акте говорится, что им переходят рабы, находящиеся на земле, — сказал он. — А у меня еще есть один беглый раб, который скрывается где-то на севере.
— Пусть скрывается и дальше. Он будет вашим, если вы сумеете найти его. Надеюсь, вы заметили, что в документе имеется пункт, согласно которому вы до скончания жизни не имеете права возвращаться в наши края.
— Я видел этот пункт, — кивнул Кэвил.
— Так вот, я должен уверить вас, что, если вы посмеете его нарушить и вас поймают, на том ваша жизнь и закончится. Даже такой справедливый и чтящий закон шериф, как я, не сможет защитить вас от того, что случится.
— Вы же обещали, никаких угроз… — пробормотал священник.
— Кэвил должен знать все последствия договора, — возразил шериф.
— Не беспокойтесь, я сюда не вернусь, — успокоил Кэвил.
— Молите Господа о прощении, — посоветовал проповедник.
— Всенепременно.
Кэвил подписал бумагу.
Тем же вечером, оседлав лошадь, он покинул поместье. В кармане у него лежал вексель на двадцать пять тысяч долларов, а в дорожном мешке находились смена одежды да провизия на неделю. Никто не пожелал ему доброго пути. Рабы, сидящие в своих бараках, пели вслед радостные гимны. Лошадь уронила «лепешку» прямо у парадного подъезда. Но ум Кэвила занимала одна-единственная тревога. "Надсмотрщик ненавидит меня, иначе этого не произошло бы. Есть только один способ завоевать Его любовь. Надо найти Элвина Кузнеца, убить его и вернуть моего мальчика, последнего раба, который остался у меня.
Может, тогда, о мой Надсмотрщик, Ты простишь меня и исцелишь ужасные раны, которые нанес Твой кнут моей душе?"
Глава 21
ЭЛВИН-ПУТЕШЕСТВЕННИК
Все лето Элвин пробыл в Церкви Вигора, вновь привыкая к своей семье. Его родные изменились, очень изменились — Кэлли вымахал с него ростом, Мера обзавелся женой и детьми, близнецы Нет и Нед нашли себе в жены двух сестер-француженок из Детройта, а мама и папа поседели и стали передвигаться с места на место медленными, маленькими шажками. Но кое-что осталось, как прежде, — веселое настроение, которое было свойственно семье. Тьма, которая пала на Церковь Вигора после бойни на Типпи-Каноэ, не то чтобы рассеялась, но превратилась в смутную тень, которая маячила за спиной, так что на ее фоне яркие краски жизни казались еще ярче.
Артура Стюарта приняли радостно. Он был очень юн и охотно выслушивал каждого, так что постепенно все мужчины города поведали ему о случившемся на Типпи-Каноэ. Он же в ответ делился с ними своей повестью, которая на самом деле представляла собой мешанину из других историй. Артур рассказывал о своей настоящей маме, которая бежала из рабства, об Элвине, о ловчих и о том, как его белая мама убила одного из негодяев, после чего погибла сама.
Элвин предпочел не уточнять некоторые детали повествования Артура Стюарта. Артур Стюарт так любил рассказывать свою историю — зачем же портить мальчику удовольствие и перебивать на каждом слове, поправляя? Кроме того, в душе Элвин немножко жалел о том, что Артур Стюарт теперь говорит своим голосом. Местные жители никогда не узнают, каково это, услышать свою речь из уст Артура Стюарта. И все же они любили слушать мальчика, потому что Артур в точности помнил, что ему когда-либо говорили, и не забывал ни словечка. Это все, что осталось у Артура от прежнего таланта, так зачем же портить пареньку удовольствие?
Помимо этого, Элвину была хорошо известна истина: «чем меньше болтаешь, тем легче живется». Дело в том, что у него имелся некий холщовый мешок, и Элвин при посторонних никогда его не развязывал. Незачем распускать слухи о том, что в Церкви Вигора появился некий золотой предмет, иначе в город, в который со времен жестокой бойни на Типпи-Каноэ почти никто не заглядывал, вскоре толпой повалят всякие нежелательные типы, которых ведет лишь жажда золота и которым ровным счетом наплевать, если кто-то из местных жителей вдруг пострадает. Поэтому Элвин ни единой живой душе не рассказывал о золотом плуге. Секрет Элвина знала лишь его сестра Элеанора, которая умела держать рот на замке.
Однажды Элвин заглянул к ней в гости, в лавку, которую она и ее муж Армор держали на городской площади, причем магазинчик их стоял еще с тех пор, когда городской площади не было и в помине. Некогда в эту лавку съезжались со всех окрестностей и белые, и краснокожие, чтобы приобрести карты или послушать новости, — в те годы земля между Миззипи и Дикэйном была покрыта непроходимыми лесами. Сейчас жизнь в лавке кипела, как и прежде, однако посещали ее исключительно местные поселенцы, которые заходили что-нибудь купить и разузнать сплетни большого мира. Поскольку Армор был единственным мужчиной в Церкви Вигора, на которого не пало проклятье Тенскватавы, только он мог без проблем ездить в другие города за товарами и новостями, которые привозил фермерам и ремесленникам Церкви Вигора. Случилось так, что в тот день, когда в лавку заглянул Элвин, Армор как раз уехал, направившись в городок Мишивака купить кое-что из стеклянной и фарфоровой посуды на радость домохозяйкам. Одним словом, магазинчик остался на попечении Элеаноры и ее старшего сына Гектора.
Здесь тоже кое-что изменилось. Элеанора, которая обладала в сотворении оберегов и заклятий не меньшим талантом, чем Элвин, уже не прятала свое мастерство среди цветочных корзинок и трав, развешанных по кухне. Так что теперь заговоры стали куда сильнее и четче. Армор, должно быть, перестал ненавидеть скрытые силы. Этому Элвин только порадовался — в прежние времена Элеаноре приходилось притворяться, будто она ничего не ведает в оберегах и вообще ими не пользуется, так что порой было больно на нее смотреть.
— Я здесь кое-что принес… — начал было Элвин.
— Вижу, — кивнула Элеанора. — Это твое «кое-что» завернуто в холстину, оно твердо, как камень, однако мне почему-то кажется, что в мешке у тебя скрывается нечто живое.
— Тебе это лучше не видеть, — сказал Элвин. — То, что там хранится, я не хочу показывать ни единой живой душе.
Элеанора не стала задавать лишних вопросов. Она сразу поняла, почему он принес к ней этот таинственный мешок. Она оставила Гектора в лавке, на случай если кто из жителей вдруг задумает что-нибудь купить, и провела Элвина в новую кладовую, где хранились всевозможные бобы в бочонках, соленое мясо в банках, сахар в бумажных кульках, порох в водонепроницаемых мешочках и многочисленные специи в разнообразных склянках. Она подошла к одному из бочонков с бобами, который был заполнен почти доверху, — здесь хранился какой-то странный, неизвестный Элвину сорт зеленых в крапинку бобов.
— На эти бобы спрос не очень велик, — объяснила Элеанора. — Вряд ли мы когда-нибудь увидим дно этого бочонка.
Элвин поставил завернутый в холстину плуг на горку бобов, затем заставил бобы расступиться, пропуская плуг внутрь, пока мешок не упокоился на самом дне бочонка. Элвин даже не попросил Элеанору отвернуться, поскольку сестра узнала о силах Элвина, когда тот был еще маленьким мальчиком.
— Что бы живое там ни хранилось, судя по всему, оно не должно задохнуться под весом бобов, — заметила Элеанора.
— Оно не может умереть, — сказал Элвин. — Оно не стареет и не умирает, как стареют и умирают люди.
Свое любопытство Элеанора выразила лишь напоследок, сказав:
— Надеюсь, ты пообещаешь мне, что когда решишь рассказать кому-нибудь о своем секрете, то поделишься им и со мной?