— Конечный результат все равно один и тот же, — отозвался Смерть.
— Но подход-то другой. Тут есть стиль, упорство, живцы продолжают лечиться лекарствами, приборами, прививками. Но болезнь выигрывает, потому что умеет приспосабливаться.
Смерть потрепал бородку указательным и большим пальцами.
— Ты никогда не сомневаешься в том, что делаешь?
— Конечно, нет. Я слишком занят, — сказал Мор, втирая мне в щеки последний штрих румян.
В дверях Агентства возник Глад, сошел по ступенькам, неся корзину с разнообразной свежей и приготовленной пищей: фрукты, сырая курица, овощи, пара свиных котлет, две бутылки воды. В желудке у меня заурчало от голода.
— Тут есть что-нибудь для меня?
Он глянул на корзину с ужасом, водянистые глазки завращались в глазницах.
— Нет, — поспешно сказал он. — Нет. Здесь все модифицированное. Мощное рвотное. Задумано так, что чем больше ешь, тем больше хочешь, а чем больше хочешь, тем больше тебя рвет. В конце концов тело выбрасывает больше, чем потребило.
Я умолк, и мы смотрели друг на друга в смущении, пока он не побрел к своей черной «фиесте». Поставил корзину на задний бампер, качая головой.
Смерть спросил меня, при мне ли упаковка, я сказал: «Да», — Мор повторил вопрос, я повторил ответ, и мы сели в «метро». Я устроился на заднем сиденье, и мы помчались, покрышки «метро» визжали и плевались гравием. Смерть гнал по переулку не глядя, проревел вниз с холма и обогнал три автомобиля в зоне ограничения до 60 и до 30 миль в час. Мы пронеслись по задней дороге к городу на 80 милях в час, слаломом преодолели троих «лежачих полицейских», после чего Смерть ударил по тормозам и произвел идеально продуманный бросок в зону «Не парковаться» рядом с кофейным заведением. От Агентства мы отъехали менее чем на полмили.
Когда он остановил машину, я спросил, почему он все время так опасно водит.
— Я бессмертен, — произнес он.
Кафе «Иерихон», что на Уолтон-стрит, хранило множество моих воспоминаний. В нем после трех кратких лет завершилась моя первая любовь, в нем произошли все важные события в отношениях, которые последовали за моим срывом.
Эти позднейшие события всегда начинались для меня из безопасного положения, из панциря потехи и светской болтовни. Мы обменивались всякой ерундой за чашкой кофе и разговаривали о чем угодно, кроме наших чувств друг к другу. Вне чувств нам ничто не угрожало. У нас было будущее.
Но порывы не удержишь — и струйки чувств, что просачивались в наши разговоры, сделались ручьями, а затем и половодьем. Так наступила вторая стадия: время риска. Мы состязались друг с другом в отказе от взаимной любви и обожания, применяли слова всех очертаний, мысли всех размеров, утверждения, заявления и намерения всех сортов. Чувства оказались столь мощны, что особенности повадок увеличились, как под лупой, — настолько, что сделались причинами жить и умирать, а наши самые разнузданные фантазии — проверкой любви.
Однако вскоре я вне своей скорлупы почувствовал себя уязвимым. Я знал, что чем больше открываюсь чувству, тем больнее будет конечное расставание. И потому стремительно перешел к третьей стадии: стал подпитывать обстоятельства, какие позволят мне отступиться. Обмен ерундой начал меня раздражать, фантазии свои я сделал слишком требовательными, у меня истощились доброжелательные слова. Воздух между нами все более застаивался, и я вновь убрался в свой панцирь.
Моя жизнь сделалась повторяющимся кошмаром.
Обстановка в кафе была почти та же, какой я ее запомнил. Десяток полированных деревянных столов, удачно расставленных в узком пространстве для клиентов. Уголки сумрака оттенены ярким точечным светом. Картины местных художников по стенам. За столиком У окна я сидел, кажется, тысячу раз — а может, и больше. За два года до моей смерти я проводил здесь по часу после работы. Никто меня, конечно, сейчас не узнал. Живые редко замечают мертвых, а ходячие ненамного примечательнее своих двоюродных, которые в земле. Мы ничего не делаем, ничего не добиваемся, ничего не вдохновляем, и потому нами накрепко пренебрегают.
Смерть заказал черный кофе у барной стойки, которая, вообразил я, еще помнит отпечатки моих локтей.
— Кто-нибудь прихватил Дело жизни? — спросил он.
— Нам незачем, — обнадежил его Мор. — Я прошлым вечером заглянул. Все подробности у меня тут. — Он постучал указательным пальцем себе по виску.
— Кого высматриваем?
— Пару. Ему двадцать, среднего роста, брюнет, в очках. Студент-псевдоинтеллектуал. Она на год старше, пониже ростом, крашеная блондинка, почему-то ловит каждое его слово. Вкусовых предпочтений не отмечено… Мы заразим его, он заразит ее, вместе они распространят болезнь вокруг. — Он улыбнулся. — И, спасибо, я буду эспрессо.
Они оба повернулись ко мне, словно по команде пульта дистанционного управления.
— Капучино, — сказал я.
Я без всяких внешних подсказок сел за любимый столик. Мор занял место напротив, совершенно молча, очевидно, размышляя о чем-то серьезном, а Смерть остался ждать наших напитков. Снаружи тротуар бурлил десятками людей, море мягких тел, пересекавших пути друг друга, муравьи в своем круженье. Я глядел на них, и меня накрывало ностальгией. Я тосковал по их здоровью и цвету щек. Вспыхивала память о новизне и свежести их существования. Я завидовал их жизни, их цельности, даже их смертности… Но недолго. Мор в своей обычной елейной манере прервал мои мысли.
— Знаете, — начал он, — вам действительно место в Недугах. Всегда есть чем заняться. Чумные поветрия, случайные хвори, мелкие недомогания. И к тому же удовольствие самому ставить себе цели. — Он самодовольно улыбнулся. — И отдача сама сильная. Конечно, кое-кто из нас возится с отдельными случаями… — Он пренебрежительно махнул рукой в сторону Смерти. — …но с болезнями вы начинаете снизу и двигаться можете только вверх. Цифры говорят сами за себя.
Толстый бородатый мужчина заглянул в окно и улыбнулся женщине внутри. Вошел, сел, приобнял ее за плечи. Мор размахивал руками, все сильнее возбуждаясь.
— Главное — планирование. Достижение максимального влияния минимальными средствами. Взгляните на черную смерть. Pasturella pestis была разработана специально для блох, чтобы чума могла распространяться между континентами на спинах крыс. Мы это продумали. Когда ввели ее в Китае, мы знали, что дальше можно просто усаживаться поудобнее и наблюдать, как она расползается. Она отыскала путь в Европу за один год… — Он вскинул правый указательный палец, чтобы подчеркнуть сказанное. — …и смела половину Англии. Три века спустя население Лондона по-прежнему не дотягивает на четверть. Уровень смертности был девяносто девять запятая девяносто девять процентов. Вот это успех.
Женщина поцеловала бородача и вынула из сумки фотокарточку. На ней было двое детей у бассейна.
— Надеемся, что сегодняшний выпуск будет столь же действенным. Недуг нового стиля. — Он визгливо рассмеялся. — Шеф хочет бомбу замедленного действия для нового тысячелетия. Эдакое стечение обстоятельств, какие убеждают живцов, что существование есть нечто большее, чем оно как таковое. — Он прижал свою руку к моей. Она была холодная и сальная. — Но сильно инфекционные, очень смертельные, высшего ранга болезни — это передний край. Мы также открываем все новые методы развития видоизменений и воссоздания благоприятных сред для уже существующих недугов. Малярия — наш многолетний успех, но мы работаем и над оспой, дифтеритом, холерой, туберкулезом и так далее. Все дело в разнообразии. Помимо болезней-убийц мы постоянно экспериментируем и с незаразными хворями, а также с несмертельными заразными. Гингивит, острицы, простуда, невротические расстройства — все они требуют тщательного планирования и мастерского воплощения…
— Зачем вы мне это рассказываете? — перебил я.