В помещении концертного зала «Старлайт» в пятидесятые годы прошлого века работал кинотеатр, а до этого размещался драматический театр. Это было трехэтажное оштукатуренное здание с коваными завитушками вдоль крыши и вокруг окон. Однако украшения давно проржавели, и теперь фасад уродовали безобразные рыжие пятна, похожие на потеки засохшей крови.
Мы с Росуэллом встали в очередь, заплатив каждый по два бакса.
Внутри посетители обступили сцену. Древний занавес огромными бархатными складками завис над подмостками. Вдоль стен стояли гипсовые колонны, потолочная лепнина пестрела резными птицами, плодами и фруктами.
На сцене надрывалась рок-группа «Кукольный домик Хаоса», вопя что-то о правительстве и корпоративных стимулах. Верещание их соло-гитары я бы сравнил со взбитыми в блендере звуками автокатастрофы. Зал насквозь пропитался запахами ржавого железа и пролитого пива, поэтому мерзкое ощущение, преследовавшее меня целый день, снова накатило липкой неотвязной волной.
Росуэлл вещал что-то заумное о том, что музыка во все времена была барометром гражданской активности, и его голос то наплывал, то снова пропадал куда-то. Мне стало совсем плохо, рот наполнился слюной.
— …возьми, скажем, группы вроде «Хортон слышит», — говорил Росуэлл. — Никто, конечно, не назовет их социально активными, но все равно…
Я вдруг понял, что меня вот-вот вывернет наизнанку — не в некоем далеком абстрактном будущем, а прямо сейчас, сию секунду. Я поднял руку в молчаливой просьбе «погоди, не забудь эту мысль» и бросился в туалет.
Забившись в отсек без двери, я, как смог, постарался попасть точно в унитаз, не вставая перед ним на колени, что было бы просто омерзительно.
В дверном проеме за моей спиной вырос Росуэлл.
— Очередной день роскошной жизни Мэки Дойла?
Это было произнесено с деланной небрежностью, подсказавшей мне, что на этот раз даже моему неунывающему другу не удастся свести все к шутке. И он просто не знает, как поступить: за свою жизнь я привык думать, что Росуэлл умеет вовремя закрыть глаза и сделать вид, будто все нормально.
Потом у раковины я полоскал рот и отплевывался. Над умывальником висело сплошь размалеванное зеркало, и я постарался не разглядывать себя сквозь паутину надписей, сделанных черным маркером. Там, за нечитаемой пачкотней, мое лицо было бледным и пугающим. Я все время вспоминал Натали. Мысль о том, что тело, захороненное в могиле под ее именем, возможно, не было настоящим телом, вызывала у меня ощущение, близкое к обмороку.
— Ты дрожишь, — сказал Росуэлл. Пока я умывался, он стоял рядом, тоже стараясь не смотреть на мое отражение.
Я кивнул и завернул кран.
— Ты просто жутко дрожишь.
Не глядя на него, я вытер рот бумажным полотенцем.
— Скоро пройдет, — скривившись, хрипло, почти шепотом, ответил я.
— Не вижу ничего смешного. Может, тебе лучше вернуться домой?
Я швырнул мятое бумажное полотенце в урну, вытащил их роллера еще одно.
Росуэлл подошел ближе.
— Мэки… Мэки, посмотри на меня.
Когда я повернулся, он впился в меня взглядом.
Голубые и живые глаза Росуэлла меняли оттенок при разном освещении. Я всегда мечтал иметь глаза какого-нибудь другого цвета — любого, кроме моей неестественной черноты.
— Ты не сможешь все время притворяться, что все в порядке.
— Я должен.
Наверное, я произнес это слишком громко, и эхо отлетело от кафельных стен.
Я привалился к умывальнику, закрыл глаза.
— Пожалуйста… Не надо об этом.
Секунду спустя Росуэлл шагнул ближе, и я почувствовал его руку на своем плече. Это было неожиданно, но почему-то успокаивало, давая ощущение надежности.
Когда я открыл глаза, Росуэлл еще стоял рядом, но его рука опустилась. Потом он вытащил из кармана пачку жвачки. Подушечкой большого пальца выдавил белый квадратик, протянул мне, а я взял.
— Идем, — сказал Росуэлл, поворачиваясь к двери. — Надо найти Дрю и Дэни.
Близнецы нашлись в фойе, возле бара, где они играли в бильярд с Тэйт.
Росуэлл направился к ним, я поплелся следом.
Тэйт стояла ко мне спиной, и мне предстояло сделать вид, будто между нами ничего не было. Будто на парковке я не отказался говорить с ней и не смотрел вслед, когда она уходила.