Что же касается Нуза, это было отличное местечко. Если, конечно, тебе некуда было больше идти и если ты не собирался спорить с осевшими там бандами за сферы влияния, если ты был способен защитить себя от набегов вурдалаков и упырей, захвативших развалины и пожарища вокруг бывшей башни ИБМ – а это место занимало по меньшей мере площадь четырех кварталов и называлось Жуткие могилы, – то лучшего уголка, чем Нуз, тебе было не найти. Там даже полиция вела себя смирно – местные воротилы бдительно следили за тем, чтобы все было шито-крыто. Не дай Бог, опять начнутся беспорядки, и весь Нуз сгорит к чертовой матери! Да, Нуз был райским местечком. Вот только жратву там нельзя было найти днем c огнем. Чтобы вот так, в мусорном ящике и что-нибудь съестное? Не надейся! Обитатели этого района наловчились глодать кости. Не хуже собак. Так что Питер предпочитал пастись в богатых кварталах. Здесь он мог позволить себе вволю покопаться в отбросах. Здесь нужен был глаз да глаз. На этих улицах лучше было не попадаться на глаза полиции. Стоило только увидеть, услышать, учуять приближающихся копов – сразу ноги в руки – и ходу! Но только пригнувшись, лучше ползком, и сразу же в ближайшее укрытие! Улица научила его: ни в коем случае нельзя срываться с места и мчаться во весь опор, привлекая к себе внимание. Стоит только побежать, и полицейские сразу же решат, что ты что-то стащил. Тут уж беды не миновать. Если же ты забьешься куда-нибудь в угол, даже если тебя застанут врасплох на улице, разумнее всего замереть, опустить голову, принять покорный. вид. Ну, заберут в участок, проведешь ночь в чистой теплой камере. По серьезному Питер ни разу не попадался, а так – пожалуйста. Конечно, наручники сразу же наденут на запястья – оно и правильно. Нечего бродяжничать. Имени своего он никогда не называл. А когда его хотели отправить на анализ, чтобы с помощью ДНК идентифицировать личность, он наотрез отказывался. Говорил, что родился троллем, а это не запрещено. Ему верили. Никому не хотелось возиться с грязным метахомиком.
За решеткой он чувствовал себя в безопасности. Там не было мелких банд, в которые сбивались озверевшие от "нищеты люди. Они любили устраивать охоту на троллей, им почему-то нравилось гонять этих несчастных. Тоже своего рода развлечение… Питер, в общем-то, не очень боялся их. Стрелять они не станут, а так он уже наловчился справляться с этими придурками. Вот разве что банда застанет его спящим, а Торопыга Эдди до одури наглотается наркотиков – тогда действительно живым не уйти…
Поздно вечером он вернулся домой – так они с Эдди называли строящееся здание, в котором пристраивались на ночлег. По вечерам, когда уходили рабочие, они забирались в одну из будущих комнат и там устраивались в небольшом углублении. Местечко было просто замечательное – сухо, тепло, дождь не достает, можно развести огонь. И добраться до них не просто. Мало знать все ходы-выходы, надо еще и пройти без шума. Попробуй-ка на стройке!…
Когда Питер прибыл на место, Эдди еще не было. Это означало, что друг его все еще занят поисками еды или, того хуже, мертв. Одно из двух… Питер никогда не знал, на что рассчитывать.
В одном из углов небольшой ниши между массивными блоками лежали обломки досок, мебели, деревянной обшивки – все это богатство они нашли в одном из покинутых домов. Питер взял доски, расколол их на щепки и сложил в небольшой, испачканный сажей металлический чан. Развел костер. Угрюмая комнатка повеселела, на стенах запрыгали желтоватые отблески огня. Тролль решил дождаться Эдди – очень уж не хотелось рассчитывать на дурное, и к тому же тут не угадаешь – и отложил мясо в сторону. Потом подсел поближе к костерку. Приятное тепло потянулось к нему, согрело руки, грудь. Он заклевал носом, и на какую-то секунду ему подумалось, что он находится дома, в своей кровати.
Вспомнился отец – и печаль мгновенно затопила сердце, разогнав навалившуюся дрему. Нет, он не желал видеть его, разговаривать с папочкой тоже не хотелось. Вполне достаточно было знать, что он существует на свете. Как тотем! Главное, верить, что он спасет, выручит, а если нет, так во всяком случае будет существовать вечно. Важным было уже то, что Питер мог кого-то вспомнить, о встрече с кем-то помечтать. Все-таки не так одиноко становилось на душе.
Затем вспомнилась мама. Она была чудом из чудес, может быть, потому, что он никогда не знал ее. «Мамочка… мамочка… мамочка…» – как заведенный, с каким-то тупым исступлением начал выговаривать он. Пафос скоро угас. Душа остыла, и дорогое слово стало восприниматься как бессмысленный набор звуков.