— Да ты что? — деланно взмахнула руками одна из сестер. Ее я не любила. Не только за то,что она, крашеная блондинка, напоминала мне Юлианну Сергеевну, а еще она не умела безболезненно ставить капельницы, отчего я относилась к ней прохладнее, чем к другим.— Самого Ившина из отпуска вызвали? — Женщина поджала накачанные пухлые губы и закатила глаза. — Да быть того не может!
— Может, может, — Вторая медсестра, низенькая полненькая брюнетка, бросила на меня взгляд и отвернулась, не посчитав нужным обращать на меня внимание. — Да там, на третьем, блатной какой-то. Главный перед ним на задних лапках бегает, а у палаты шкафы меняются. Я тебе, Машка, что скажу. У шкафов этих костюмы, как три наших зарплаты.
Я молча набрала себе воды, решив не встревать в разговор. Во-первых, не думаю, что сплетницы поддержали бы разговор с мелкой девчонкой, не их полета птица, а во-вторых, я догадывалась, что в ответ на вопрос «когда меня уже выпишут?» процитируют лечащего врача: «Вот когда у тебя в крови токсинов не останется, тогда и выпишем». Неизвестный яд выводился медленно и неохотно. Врачи довольно цокали языком каждый раз, когда на анализ брали кровь и, судя по всему, готовили статьи и работы на следующие научные ступени. А мне больница уже надоела до чертиков, порой так и подмывало собрать вещички и тихо вернуться в приют. Останавливало то, что за побег меня по головке точно не погладят. А я и так прокосячилась.
Вернувшись в палату, я налила себе воды и довольно улыбнулась. Если бы кто-то из моих воспитателей увидел эту улыбку, то сразу бы начал ждать подвоха. Сплетни медсестер натолкнули меня на идею. Третий этаж. Третий этаж — этаж VIP. Комфортабельные палаты на одного пациента, с дополнительной комнатой для посетителей. Если они захотят находиться при родных двадцать четыре на семь, практически полноценная квартира на три — четыре комнаты. Да, завидовать надо молча. Но это мне совсем неважно. Важно другое — там есть бесплатная широкополосная сеть. Причем не в палатах, а в холле! А еще там есть уютные мягкие диванчики, телевизор и автоматы с запрещенкой. А я сейчас была готова душу продать за шоколадку. Да, все то же распроклятое «но» тут тоже было — на третий этаж меня бы никто не пустил. В конце концов, если нельзя, но очень хочется, то можно.
В больнице я плавно и незаметно перешла на режим совы. меня честно пытались будить на утренние процедуры и завтрак, но получалось так себе. Из разряда поднять подняли, а разбудить забыли. Я, честно приоткрыв один глаз, выпивала все нужные таблетки, меряла температуру, а потом снова засыпа́ла до обеда. Получилось это само собой. Сначала просто спала из-за действия токсинов и лекарств, а когда оклемалась и получила в руки телефон, то сначала дочитаем страницу, потом главу, а там и до конца книги осталось чуть-чуть, а что за окном уже светает, так это чистая случайность. И эта смена режима сейчас мне была очень на руку. Все, что мне оставалось перед визитом на третий этаж, это дождаться самого темного времени суток.
В спящей больнице, под нервный, моргающий свет я тихонько кралась к своей цели. На сестринском посту никого, только храп доносился из подсобки. На особо выразительной руладе я вздрогнула: мне показалось, что медсестра проснулась. Но нет. Я быстро зашагала к двери этажа. В лифте на третий точно не попасть, там какая-то хитрая система с картами -пропусками, оставались только лестницы. Дверь, ведущая на лестничный пролет, противно заскрипела, у меня аж скулы свело, словно целиком кислый лимон съела, от этого мерзкого противного звука. Я осторожно придержала ее в полуоткрытом состоянии, надеясь, что так она будет скрипеть меньше, и обернулась. Сзади все еще раздавались рулады раскатистого храпа. Я обмякла и вздохнула, только тогда поняв, что на самом деле затаила дыхание. Господи, на что не пойдешь ради халявной сети. Бетонные лестницы неприятно холодили ноги. Тапочки я отмела, они сильно шлепали по полу. Пришлось идти в носках, а через них все равно тянуло. На лестнице света было еще меньше. Только полная луна заглядывала в узкие лестничные окна. А деревья перед больницей превращались в причудливых монстров. В голову лезли различные городские страшилки, от красной девочки до доктора-маньяка. Блин, я даже и не знала, что у меня в голове их столько.
Дверь на этаж почему-то оказалась не заперта. Из небольшого то ли слухового, то ли декоративного окошка двери лился мягкий, теплый приглушенный свет. Я осторожно заглянула. На сестринском посту никого не было, но и не храпел никто. Повернула ручку, потянула дверь на себя и поняла, что та не скрипит. Замерла. Медленно выдохнула. А потом сделала первый скользящий шаг за дверь. Никого!
— Что ты здесь делаешь, малявка?
Я подпрыгнула как ошпаренная кошка, развернувшись в прыжке. Хотя сроду не замечала в себе таких акробатических способностей. Сердце забилось со страшной силой, перекачивая кровь, надпочечники выбросили дозу адреналина. Передо стоял тот самый шкаф, у которого костюм как три зарплаты медсестры. От него буквально веяло звериной мощью и едва сдерживаемой яростью. Вот меньше всего он походил на пациента. Я сглотнула и…
— За вайфаем пришла, — честно призналась я, стараясь выглядеть максимально безобидно. — у меня сеть слабая и трафик, а в больнице скучно.
— Что там, Пётр?
А мы ведь вроде негромко говорили, я даже растерялась, услышав надтреснутый старческий голос. Как нас услышали?
— Мышь одна проскользнула, Иван Фёдорович. — откликнулся Петр, всем своим видом показывая, что дальше порога этажа меня не пустят. Где-то там, в палате, хрипло рассмеялись.
— Говорящая и приманивающаяся на вайфай?
— Так точно. Метр с кепкой.
— Метр шестьдесят три, — педантично возразила я и снова сжалась под недовольным взглядом Петра.
— Не пугай ребёнка, — снова подал голос пациент номер один, похоже, характер телохранителя он знал хорошо. — Мне она не помешает, а на этаже, кроме меня, собственно, и нет никого. Пусть себе где-нибудь тихонечко посидит
— Я буду очень тихонечко,— пообещала я умоляюще, — как мышка.
Разумеется, я не понимала, с чего такой аттракцион невиданной щедрости от единственного обитателя этажа. Не восхитился же он, в самом деле, моей наглостью? Но отказываться от предложенного не собиралась, понадеявшись на авось, ну и на хороший характер пациента палаты 301.
— Ну, если только как мышка, — фыркнул Петр, неожиданно напомнив мне московскую сторожевую, хорошо воспитанную и хорошо натасканную., готовую и посидеть с детьми, и вцепиться в горло по команде или при малейшей угрозе хозяину.
Получив разрешение, я почувствовала себя более расслабленно. Устраиваясь максимально удобно, забралась с ногами на кожаный диванчик. В холле было тепло, кондиционер тихонько гудел, любимый криминальный сериал, серии которого мне было особенно обидно пропускать, вещал в наушниках. Кайф.
Глава 10
Имея в кармане разрешение Ивана Федоровича, я нагло оккупировала диван не на одну, и даже не на две ночи. Токсин, как я уже упоминала, выводился медленно. Очень медленно, так что в больнице я застряла еще на неделю. За оценки и учебу особо не беспокоилась. Нужный минимум я заработала еще в начале четверти, а к экзаменам я успею выйти. За те ночи, что я провела на больничном диванчике, даже Петр стал относиться ко мне спокойнее, я даже краем глаза его сменщика увидела, Илью. Со мной ни тот ни другой, естественно, не разговаривали. Подозреваю, я для них была действительно чем-то вроде мыши, пока не пищу, можно и не замечать. Я и не пищала.
Сегодня я тоже пошла на этаж. Очередная серия любимого сериала обещала маньяка и противостояние умов. Такое пропустить было совершенно нельзя. Никак нельзя. Когда меня позже спрашивали, было ли что-то, что могло привлечь мое внимание или предчувствие какое-то, то нет. Все было, как обычно. Проскользнуть мимо поста медсестер. Подняться по лестнице, открыть дверь и заползти на диван. Проблемы начались на этапе «подняться по лестнице». Обычно она хоть и освещена слабо, но все же освещена, а сегодня света не было никакого, даже луна-поганка в окна не заглядывала. Я торопилась. Сегодня медсестры ушли спать позже, и я задерживалась. Когда я почувствовала под ногой что-то мокрое — непроизвольно вздрогнула, в воздухе пахло железом. Мне бы подумать головой, развернуться и забыть обо всем, как о страшном сне, но я шла вперед. Очередной странностью стала открытая дверь этажа. Точнее, распахнутая настежь. Сама дверь не запиралась. Но всегда была закрытой. Я почувствовала, как по спине пробежала стадо мурашек, непонятно зачем рванулась вперед, зацепила ногой что-то, и это что-то, покатившись, издало дикий грохот. Кое-как удержавшись на ногах, я поняла, что Петр меня прибьет, за здоровый сон шефа он мог в буквальном смысле снять с меня голову. Но вот почему-то Петра не было, а были тихие удаляющиеся шаги, который в какой-то момент замерли. В этот момент время для меня словно замерло. Странное удушливое чувство, похожее на то, что я испытала во время последнего столкновения с Юлианной Сергеевной, накатило на меня волной. Все вокруг стало восприниматься очень четко, очень выпукло и ярко. Мне казалось, что я могу разглядеть любую тень, любой силуэт, услышать любой звук. Замершие было шаги возобновились снова. И быстро удалялись. Я слышала чье-то сердцебиение, слышала писк приборов, а потом все схлынуло, оставив после себя только дикую слабость. Я отдышалась и додумалась включить фонарик. Посветил на пол, я едва не заорала, поняв,что стою в луже крови. Выдохнула, посмотрела на железное ведро прямо по центру коридора, и наконец осознав проблему, поспешила к палате Ивана Федоровича. Думала ли я о том, что если там кто-кто, кто хочет убить старика, то слабенькая девочка шестнадцати лет не станет ему помехой? Нет. Я вообще ни о чем не думала, действовала на каких-то своих инстинктах. Но слава богу, у палаты никого не было. В свете фонарика у самого порога увидела шприц с открытой иглой. Потянулась было схватить, но правила, вбитые в подкорку мозга криминальными сериалами, завопили, что нельзя брать посторонние предметы голыми руками, оставляя отпечатки пальцев. Подняла платочком, засунув в карман халата. Дверь в палату была открыта. Я осторожно заглянула, опасаясь увидеть остывающее тело, но нет. Медицинские приборы приятно и равномерно попискивали и, вроде никаких отклонений не было. Иван Федорович, которого я до этого никогда не видела, оказался седым, изможденным мужчиной, таким худым, что казалось, его морили голодом.