— Нет, — ответил я, стараясь унять возникшую дрожь в ногах и придать своему голосу уверенность. — Я пришел издалека и никогда не видел ни Хильдегард, ни Рогвольда. И вообще никого здесь не знаю. Дело в том, что я лекарь. Лечу людей — больных и раненых.
— Из какой ты земли? — подозрительно глядя мне в глаза, поинтересовался Вольдемар, а затем взглянул через мое плечо. — А кто эта девушка с тобой? Она тоже лечит людей?
Я понял, что Любава не испугалась и продолжает стоять за моей спиной. Что ж, такая смелость делает ей честь. Впрочем, не было времени об этом подумать.
Итак, вот первый серьезный вопрос, заданный мне в этом мире серьезным человеком. А в том, что Вольдемар — серьезный мужчина, у меня не было оснований сомневаться…
Откуда я? Хм, из Москвы. Из России. Эти ответы категорически не годились. Тут нет Москвы, и никто еще не понимает слова «Россия».
Кстати, а какой это век? Об этом я еще не успел подумать. Если признать, что это — не параллельный мир, а Древняя Русь, что похоже, то не позже десятого. Разговоры о Перунасе — Перуне наводили именно на это.
Что ж, попробуем ответить обтекаемо, а заодно эмпирическим путем попробуем определить границы этого мира.
— Я из латинской земли, — ответил я, как можно спокойнее, и умолк. Вот сейчас будет момент истины. А есть ли в этом мире латинская земля? Если есть — один разговор, а если нет… Если нет, то уж не знаю тогда, какой разговор и вообще как себя вести. Значит, это — параллельный мир, в котором вообще все непредсказуемо и у любого могут вдруг вырасти крылья за спиной или пойти пламя изо рта…
— Из латинской земли? — озадаченно повторил мои слова Вольдемар. — Оттуда очень далеко плыть на корабле. Как ты добрался сюда, и главное — зачем? Что тебе нужно в наших землях?
Ага, вот это уже разговор! Все больше данных было за то, что я попал в наш мир, только древний. Ладно, с веком уж потом разберусь, на досуге.
— Лечить людей, — сказал я твердо. — Я хорошо умею это делать, князь. Все люди болеют, и я умею облегчить их страдания. Разве твоим людям не нужен лекарь?
Небесно-голубые глаза конунга Вольдемара сверкнули, и он громко захохотал.
— Что ты говоришь, лекарь! — воскликнул он презрительно. — Сильные воины не болеют никогда, они погибают в бою. А слабые болеют и умирают, и никто не может им помочь.
Я промолчал, но мне это не помогло.
— Ты сказал, что болеют все, — продолжил Вольдемар, и его голос стал совсем подозрительным и даже угрожающим. — Ты хочешь сказать, что и я могу заболеть?
Он чуть двинул коня вперед, и крупные зубы кобылы оказались совсем вплотную к моему лицу. Еще сильнее пахнуло конским потом, я попробовал отступить на шаг назад, но у меня ничего не вышло — толпящиеся и слушающие наш разговор воины стояли за моей спиной плотно.
— Послушай, — раздался голос князя, — если я заболею, то, значит, это ты навел на меня порчу. Я сварю тебя в котле живого. Ты понял меня, волхв?
— Я не умею наводить порчу, — пробормотал я, чувствуя, что втягиваюсь в сумасшедший разговор с сумасшедшим человеком. Почему он принимает меня за волхва? Что за чепуха!
Но тут ко мне пришло неожиданное спасение.
— Он не волхв, князь! — раздался визгливый голос, и из окружавшей толпы вылез человек в очень странной одежде. На нем был длинный до пят балахон, сверху какая-то кацавейка без воротника, а на голове — высокая остроконечная меховая шапка с бронзовыми бубенчиками, пришитыми по краям. Вид у этого человека был весьма глупый, но это мне так показалось: окружающие явно относились к нему совершенно серьезно.
— Он не из наших, — продолжал человек, тыча в меня пальцем. — Наверное, он — костоправ. В латинской земле встречаются костоправы. Они ничего не знают ни о прошедшем, ни о будущем, ничего не могут предсказать. Совсем ничего, князь!
Передо мной был волхв, испугавшийся, что мое появление каким-то образом помешает ему. Конкуренции боятся все…
«Ну и рожа, — невольно отметил я про себя, взглянув на физиономию волхва, — совсем еще не старого человека. Бледная нездоровая кожа, покрытая угрями, немытые слипшиеся патлы льняного цвета, падающие из-под дурацкого колпака, и абсолютно беззубый шамкающий рот!»
Ситуация могла повернуться, как угодно в ту минуту. Пожалуй, я даже испытал страх, но некогда было подумать об этом. Голубые глаза конунга, с которыми я постоянно сталкивался взглядом, явственно говорили о его невменяемости. Этот молодой человек, казалось, в каждую минуту мог принять какое-нибудь безумное решение, а затем с точно такой же стремительностью поменять его на противоположное…