Когда же он, опустошённый, после короткой паузы разорвал-таки объятья, то обнаружил то, чего никак увидеть не ожидал. Её било судорогой, низ её тела был в крови. Кроме этого, кровь её была повсюду: на её руках, на животе, на примятой вокруг траве, на нём самом. Он замер. Страсть медленно отступала, её сменил немой вопрос, обращённый к девушке. Та медленно поднялась, вытерла руки о траву, подобрала одежду, сжав её комком у груди, и отступила на два шага назад. Моисей ждал, плохо понимая реакцию чешки на происходящее. Правда, успел подумать, что, скорее всего, там была целка, которую он только что разорвал. Больше он ничего не понимал, в голове лютовала пурга, всё разъезжалось, обращаясь в труху и пыль.
Она, всё ещё опасливо глядя на оголённого капитана, опять немного отступила. И, одолев страх, негромко вдруг произнесла, глядя ему в глаза:
– Crud!
– Чего? – переспросил Моисей, ища глазами отброшенные в сторону портки. – Чего ты сказала, я не понимаю.
Девушка, набросив платье, медленно отдалялась от места надругательства. Обернувшись, крикнула, уже, видно, не опасаясь за свою жизнь:
– Vás všechny – zvěř, ruský, slyšíš? My jsme tě pozvat tady! Němci jsou lepší než vy, lépe! Vy jste fašisté, ne oni![1]
Слова он услышал, но смысл не разобрал. Да и одеться б не мешало.
«Чёрт её, дуру, знает, чего ей надо. Сама позвала, сама дала и сама же недовольна теперь. Может, ненормальная какая?».
Он вернулся в расположение части. Трое ждали его, в очередной раз полирнув внутренность пивным суслом. Поднесли и ему. Он сделал три больших глотка, утёр губы, сел на бревно.
– Ну чего, товарищ капитан, – обратился тот, что постарше, совсем зрелый и, считай, без малого остатка весь седой, – как прошло, уступила наша курочка или закочевряжилась? Может, проводить надо было или ж пошла она сама?
– Пошла, – отмахнулся капитан Дворкин, – пошла к чертям собачьим! Странная какая-то. Слова непонятные говорит, но ясно, что обидные. К тому же ещё и целка. Нет, ну вот вы скажите мне, мужики, разве нормально, чтобы напроситься к чужому офицеру, типа в благодарность, отдать единственный целяк, а потом ему же козью морду построить? И при этом даже как звать не сказать, а?
Трое прыснули и смеялись капитанским словам долго, смачно и по-доброму, как свои со своим. Они и были свои, пройдя за годы войны многое и повидав всякое. Да, к слову сказать, и спас его однажды седой, когда по самоходке миной шарахнуло. Само орудие – ничего, устояло. А прицел сбило напрочь. И Моисея взрывом тем чувствительно контузило, чуть там же концы и не отдал. Так он его, бросив войну, в полевой госпиталь поволок. И вовремя успел. Нет – была бы непонятка по здоровью: так ему после полковая докторица сообщила.
Отсмеявшись, налили ещё – благо дело, хоть близко ко дну, а оставалось.
– Добро, капитан, – махнув залпом, покачал головой седой боец, – значит, получается, что сами вы эту курочку чпокнули рябочку, а мы – мамашу ейную, гусыню. Так что счёт у нас один на один получается, всё честно.
– Это почему ещё один на один? – подал голос другой боец. – Мы ж с тобой мать-гусыньку ту вдвоём приходовали, а куропаточке её один только капитан наш достался. – Он так же, как и раньше, по-доброму хохотнул. – Стало быть, два на один получается. А не один на один.
– В смысле? – не понял Моисей, полагая, что не уловил в словах бойцов сути шутки. – Кто чпокнул, кого чпокнул, какую гусыню?
– Так мамку её, красавицы вашей, – вставил слово третий, нетерпеливо дожидающейся очереди на собственную часть сводки происшествий. – Там же, в подвале, где у них пиво это заквашивается и всё остальное сусло. Крепкое, сука, – довольно покачал он головой, – забирает аж до самого батьки в штанах. Принял пару посудин, и батянька твой враз просыпается – тут же жрать ему подавай, понимаешь.
– Стоп! – Моисей Дворкин встал и снова сел на бревно. – То есть хотите сказать, что вы, – он указал глазами на двоих, – ты и ты, мать этой самой чешки, которая приходила ко мне на свидание, изнасиловали? Я правильно вас понял, бойцы? Или же вы тут в игры со мной идиотские поиграть решили?
Трое слегка изменились в лице, сообразив, что, опившись чёртовым суслом, ненароком допустили лишку, переступив черту откровенности. Двое синхронно поднялись и поправили внешний вид, одёрнув гимнастёрки. Назревала беда, но, если что, седой уже примерно знал, как от неё уйти.
1
Мрази! Все вы звери, русские, слышишь? Мы вас сюда не звали, немцы лучше вас, лучше! Это вы фашисты, а не они!