— Я могу мыть полы в супермаркете, чтобы оплатить его проезд.
— Билли, но ты же видишь, как Генри хочет учиться музыке! К тому же мистер Мартин говорит, что у него врожденный талант. И этот мистер Мартин, он такой утонченный… Ты видел, какой у него потрясающий рояль?! Он, наверное, полирует его каждый день.
Отец приоткрыл окно и впустил салон немного свежего воздуха.
— Ты слышал, как Генри сыграл Happy Birthday! Будто он с рождения знает, как это играть! Я просто в восторге! Деточка наша!
— А как он будет заниматься? Даже я знаю, что на пианино надо играть каждый день! Я готов оплатить эти уроки, но покупать пианино — это уже слишком!
— Пианино есть в школе, — сказал я. — На нем никто не играет. Я попрошу, чтобы мне разрешили.
— А что с домашними заданиями? Ты и так-то едва успеваешь их делать. Я не хочу, чтобы ты стал двоечником и тупицей.
— Девятью девять восемьдесят один. Атомную бомбу в 1945-ом создал Оппенгеймер, чтобы мы победили японцев. Святая Троица — это Бог, Сын и Святой Дух.
— Ладно, Эйнштейн. Занимайся. Но только восемь недель. А дальше посмотрим. Пусть мама пока купит куриц, но ты станешь помогать ей ухаживать за ними. В школе этому не учат, да?
Руфь засияла от счастья и одарила мужа взглядом, полным любви и нежности. Они обменялись хитрыми улыбками, смысл которых ускользнул от меня. Сидя между ними, я впервые не испытывал чувства вины за то, что не был их ребенком. Мы мчались по автостраде, самые счастливые из всех счастливых семей на свете.
Недалеко от нашего дома, когда мы по высокому мосту переезжали реку, я заметил внизу, у самой воды, какое-то движение. К моему ужасу, это были подменыши. Они шли цепочкой по берегу реки среди низкого кустарника, почти неразличимые на его фоне, грациозно и легко, как олени. Мои родители ничего не заметили, но меня бросило сначала в жар, а потом в холод. Я как-то совсем забыл, что они никуда не делись, что они рядом. При мысли, что эти лесные создания способны в одночасье разрушить мою так удачно начинавшуюся жизнь, мне стало так худо, что я даже хотел попросить отца остановиться ненадолго на обочине. Но тут он зажег очередную сигарету и снова открыл окно. Свежий воздух ворвался внутрь, и тошнота прошла, но страх никуда не делся.
Мама сказала:
— А может, мистер Мартин сделает нам скидку? Хотя бы на четыре недели?
— Я позвоню ему в понедельник, и мы все обсудим. Давайте попробуем позаниматься для начала два месяца, вдруг Гарри не понравится…
Я занимался все следующие восемь лет, и это было счастливейшее время моей жизни. Я приходил в школу пораньше и, с позволения учителей, занимался перед началом уроков в школьной столовой, где стояло старенькое пианино. Каждое утро мои руки ощупывали теплые лежанки куриц в поисках яиц или цыплят, и каждый день мои пальцы, бегая по клавишам, становились все искуснее. Поездки в город по средам и субботам окрыляли меня — я окунался в другой увлекательный мир. И еще я стал забывать о своей жизни в лесу, превращаясь в человека искусства и надеясь в скором времени стать настоящим виртуозом.
Глава 6
Записывая эти воспоминания о своем детстве, я, как и всякий человек, вижу все иначе, чем было на самом деле. Память проделывает с нами злую шутку. Мои родители, которые, скорее всего, уже умерли, в моих воспоминаниях по-прежнему живы и молоды. Девушка в красном плаще, которую я встретил всего лишь однажды, более реальна для меня, чем то, что я делал вчера, или то, что ел сегодня на завтрак — чертополох с медом или ягоды бузины. Мои сестры-близняшки — теперь уже взрослые женщины — для меня все еще младенцы, два херувима в кудряшках, пухлые и беспомощные, как новорожденные лисята. Память, которая занимается подгонкой наших ожиданий к реальности, пожалуй, является единственным нашим утешителем, пока безжалостное время выполняет свою неспешную работу.
Моя первая экскурсия по ночному лесу подкосила меня. Я лежал под одеялом, шкурами, куртками, но на следующий день к полудню уже метался в жару. Дзандзаро, притащивший мне горячего чая и какой-то вонючий бульон, приказывал: «Давай пей, пей!» Но я не смог сделать ни глотка. Меня обложили ворохом курток, одеял и шкур, но мне никак не удавалось согреться. С наступлением ночи стало совсем невмоготу, у меня все болело — голова, зубы, кости, мышцы… Сон принес странные кошмары, где все происходило одновременно. Моя семья стоит, взявшись за руки, над свежей, пустой могильной ямой, отец хватает меня за лодыжку и вытаскивает из дупла, где я прячусь, и ставит на землю перед собой, затем берет за ноги моих сестер и поднимает их вверх, они визжат от страха и удовольствия, а мама кричит на него: «Где ты был? Где ты был?!»