— Я тоже пойду спать, — будто спрашивая разрешения, тихо проговорила девушка.
Я только кивнул, закатывая глаза. Кажется, теперь у меня два ребёнка. И непонятно пока, с кем будет проще.
***
— То есть я должна собирать только три первых листа, верно?
Она смотрела на меня внимательно и немного испуганно. Видимо, ожидала, что будет немного проще.
— Да, и только с тех растений, на которых нет цветочных почек. Зацветающие не имеют достаточно энергии. Срезаешь только от себя, постоянно проверяешь лезвие ножа — оно должно быть идеально острым. В сумке есть брусок. Умеешь точить лезвия?
Она кивнула. Конечно, умеет. Как-то же точила с тех пор, как умер муж. Я немного волновался по поводу того, что поручаю ей такие вещи. Как я могу быть уверен, что травы сработают? Если она ошибётся хоть раз: срежет не то, не так, не в то время — последствия будут непредсказуемы. Первое время нужно будет её контролировать. Кроме того, что я должен постоянно следить за Яром…
— Лада, а где Яр?
— Эм, минуту назад был здесь, чернику собирал, — она испуганно заозиралась. — Яр?!
Я вздохнул и поднялся. Стянул перстень. В десяти шагах от нас среди молодых кустов вербы злобно щурился в мою сторону одноглазый лозовик. Чуть дальше в чаще я чувствовал присутствие гаёвок — почти безвредных нечистиков, любительниц лесных ягод и забав. Почти неуловимо тянуло лешим. Но это нормально — он здесь по сути везде. Я сделал несколько шагов по направлению к лозовику — если что, прижму его. Точно ведь видел, куда этот шкодник направился. Но не успел я дойти, как меня накрыло отвратительное чувство холода и влаги. О нет. Нет-нет-нет. Я сломя голову понёсся в сторону лесного озера, оставляя за собой испуганные окрики Лады.
Малыш ещё держался на воде, но уже слабо. Две злобные зелёные дамы в одеяниях из тины настойчиво тянули бесёнка на дно озера. Какого лешего его сюда понесло?! У знахарей с водной нечистью отношения были сложные. А у меня так вообще не складывались. Подчинить их своей воле я не мог, а действенного оружия в моём арсенале было мало. И все оно осталось дома, естественно.
Почему ты не подумал об этом, Драг? Потому что «что может случиться»? Теперь может случиться ВСЁ. Как же это безалаберно. Тебя бы самого розгой перетянуть…
Я заставил себя собраться и начать думать. Ничего толкового в голову не приходило, так что я просто скинул плащ, рубаху и влез в воду. Схватил ребёнка за руку и резко дёрнул на себя.
— Оставьте его!
— Он наш, — заорали на своём омерзительном скрипучем языке озерницы.
Я поморщился. Придется играть по их правилам.
— Мать отпустила его, — чужой язык давался тяжело, давно не было практики — и за это я тоже заслуживал взбучку.
— Он всё ещё принадлежит лесу.
Аргумент. Придётся торговаться.
— Отпустите его и на ужин у вас будет отличная свежая баранина, — привет, непредвиденные траты, пока, новый удобный пояс для арбалета.
— Конина, — ну хоть мальца отпустили.
— Хорошо, конина, — пока, пояс, пока, набор арбалетных болтов, привет, незапланированная подработка.
Я вскинул рыдающего ребёнка на руки и вышел из воды. Лада застыла на берегу, белая как мел и какая-то неживая.
— Какого лешего тебя туда понесло?! — сорвался я, поставив мелкого на ноги и тряхнув за плечи. — Что я тебе сказал, когда мы входили в лес? Что я тебе сказал, Яр?!
— Быть рядом, чтобы вы могли тебя видеть, — испуганно промямлил малыш.
Я отпустил его и сжал кулаки, глубоко вдохнул, заставляя себя успокоиться.
— По-твоему, мы могли тебя видеть около озера?
— Мама — нет. А вы — да. Своим знахарским зрением…
— Яр! Я имел в виду обычное человеческое зрение.
— Вы этого не уточнили, — упрямо перечил он.
Потрясающе. Ну что за ребёнок?!
— Я и не должен был! Ты мог утонуть, Яр! Ты мог утонуть, даже если бы там не было этих проклятых озерниц. По-моему, это вполне подходит под определение «неприятности»!
Он уткнулся лицом в подол матери и снова расплакался.
— Ещё наревёшься, — зло бросил я и принялся одеваться.
***
Как же я не хотел браться за розгу. Но правила есть правила. И если он не может их нарушать — то и я не могу.
Я не наказал его вчера, потому что нам всем нужно было прийти в себя. Только напоил смесью трав от простуды, ещё раз, уже спокойно, объяснил, в чём его вина и отправил спать. Зато себе устроил жесткую тренировку — сразу после того, как решил вопрос с кониной — чтобы немного избавиться от вины и злости. Я должен был быть готов к такому повороту событий. Я должен был быть готов защитить его от чего угодно. И я не должен был кричать на него так сильно.
Сейчас я был абсолютно спокоен и уравновешен. И понимал, что оттягивать дальше некуда — это только треплет ребёнку нервы.
— Яр, иди сюда, — позвал я, вытягивая лавку на середину комнаты.
Он появился из спальни. В одной рубахе. Правильно, с этими штанами только лишняя возня. Мордаха виноватая и испуганная. Глаза заплаканные.
Я присел перед ним.
— Ты как-то рано начал реветь, — заметил я, проводя большим пальцем по его щеке.
— Мама плакала всю ночь. И я поэтому плакал, — тихо ответил он.
Хорошо, что я выпроводил Ладу на рынок. Удивительно только, что она согласилась уйти. Догадывалась же, что я собирался сделать.
— Почему мама плакала?
— Она очень за меня испугалась.
Ох, этот ребёнок уже достаточно наказан. Я представил, как слёзы Лады, должно быть, мучили его. Но я не могу отменить наказание. Во-первых, потому что это будет означать, что такое в принципе ВОЗМОЖНО. И однажды он этим воспользуется, когда не будет считать себя таким уж виноватым. Во-вторых, я знал что такое чувство вины. Оно сжирает тебя изнутри. А наказание всё-таки помогает от него избавиться.
Он сам подошёл к лавке и улёгся, задирая рубашку. Я снял перстень, чтобы видеть его реальный облик. Взвесил в руке березовую розгу, пару раз взмахнул ей в воздухе. На каждый взвизг попа мелкого непроизвольно сжималась. Ну всё, хватит нагнетать, Драг, бей уже.
Я положил пять ударов подряд. Мы оба хотели закончить всё это как можно быстрее. Яр глухо стонал и дёргался на каждом ударе, но не увиливал и явно старался держать себя в руках. Небольшая передышка и снова пять ударов подряд. Полосы от розги набухали, краснели, горели. Малыш тихо скулил, утыкаясь носом в своё плечо. Он вспотел, костяшки пальцев побелели, тело было натянуто, как струна.
Ещё пять ударов. Он начал вскидываться и вскрикивать. Но всё ещё пытался держаться. Я наказывал его, а он наказывал сам себя. Какой же взрослый у меня ребёнок… У меня ребёнок? Что?
Я тряхнул головой, поменял розгу. Ещё пять. Он наконец разрыдался. И тело тут же расслабилось. Он обмяк на лавке, судорожно, но слабо хватаясь за её края и перебирая ногами. На спине блестели капли пота, волосы липли на лицо. Его слегка потряхивало, а меня уже изрядно колотило. Мой дар не позволял мне чувствовать его эмоции, но воздух был буквально пропитан болью и виной. Я закусил губу и заставил себя положить ещё пять ударов.
— Прости-и-и-и! — заорал он на предпоследнем, а после последнего глухо добавил сквозь слёзы. — Прости, пожалуйста.
Я присел рядом с ним, положил ладонь на влажную спину, мягко погладил.
— Ты прощён, Яр. Всё хорошо.
Он вдруг вцепился в мою рубаху побелевшими кулаками и через секунду я уже обнаружил его на моих коленях, прижимающего к груди свою мокрую мордашку. Я сел на эту злосчастную лавку, устроил его в своих объятиях так, чтобы нам обоим было удобно и чтобы не раздражать и без того раздражённую кожу. И просто гладил его, слегка покачивая. Он рыдал ещё минут пятнадцать, то и дело впиваясь пальцами в мою рубаху, цепляясь за неё, будто я куда-то могу исчезнуть.
— Я не хотел… Я не думал, что так получится. Я просто хотел гулять, — немного успокоившись, сообщил он.
— Я понимаю, Яр. Но правила придуманы не просто так. Не потому что я лишний раз хочу тебя выпороть. Правила придуманы, чтобы ты был в безопасности.