Отработав пару часов, немного охрипшая, но довольная Белка кивком подозвала к себе друзей.
– Хватит на сегодня. У меня уже в горле саднит, будто репейников наелась, – сказала она, ловко, как опытная нянечка, закутывая гитару в одеяло. – Предлагаю забросить мелкого, Ленку и инструмент домой, а самим пойти отметить мой первый рабочий день.
Предложение понравилось всем, кроме Тимофея.
– Куда это? Я тоже с вами пойду, – быстро и безапелляционно заявил ребенок.
– Никаких “с вами”, – возразил Сатир. – Хрюша уже пропел колыбельную песню. Всем детям пора баиньки. А то переутомишься, свихнешься и вырастешь дебилом. Хочешь вырасти дебилом?
– Да не буду я спать! – ершился тот, злобно сверкая глазенками и смешно морща конопатый нос.
– Тем не менее придется, – проникновенно сказал Сатир и положил ему на плечо свою тяжелую, как молот, руку.
В конце концов Тимофея с доберманшей сплавили домой и стали решать, как лучше отпраздновать начало Белкиных трудовых будней.
– Я бы куда-нибудь в лес пошел, за кольцевую, – предложил Сатир. -
Там деревья, снег по пояс, звезд как зерен в мешке – благодать!..
– Звезды – это, конечно, хорошо, но далеко, – сказал Эльф, поеживаясь от резкого мартовского ветра. – А потом ведь еще и назад идти придется… – добавил он и натянул на голову капюшон ветровки.
– Верно, – согласилась Белка. – Надо попробовать где-то в городе устроиться.
– Ладно, домашние животные, покажу я вам одно шикарное местечко.
Пальчики оближете. – И Сатир потащил их за собой, обняв за плечи.
Они пришли на крышу двадцатичетырехэтажки где-то в районе
“Марксистской”.
– Вот! – сказал Сатир, очерчивая рукой затопленные зернистым светом пространства мегаполиса.
Белка и Эльф прошлись по крыше, посмотрели по сторонам.
– Да, действительно хорошо. Парим над городом, как судьи небесные.
Замечательное место.
В небе над ними неслись черные, похожие на бесконечное стадо бизонов тучи, а еще выше сияла яркая, будто отлитая из таинственного небесного золота, луна.
Открыли по бутылке портвейна. Вино потекло по вздрагивающим пальцам.
– Пусть у нас никогда не возникнет сомнений в том, что перед нами лежат великие пространства! – кинула тост Белка сквозь порывистый и бьющий весенний ветер.
Они выпили. Эльф застегнул молнию на ветровке до самого подбородка и спросил:
– А ты видишь перед собой великие пространства? Я, например, не вижу. И уже давно. Я не знаю, как мы будем жить дальше. Чем мы будем жить дальше? Ты, Белка, будешь петь, а мы слушать и пить за твой счет? И так всю жизнь?
– Ты считаешь, что я зарабатываю эти деньги нечестно? Или я тебе настолько неприятна, что ты отказываешься что-то брать у меня? – усмехаясь хитро, спросила Серафима.
– Нет, конечно. Я говорю о движении вообще. О свете в окошке. Чего нам желать? К чему стремиться? Я, по-моему, больше ни во что не верю. Раньше я жил тихо и спокойно. Что-то зарабатывал, что-то тратил. Читал какие-то книги, из которых не делал никаких выводов. И по большому счету, все мне было все равно. А потом я связался с вами и увидел, что есть другая жизнь. Не та, моя, “чуть теплая”, а настоящая, шершавая, жестокая. В запекшейся крови, которая непонятно откуда взялась – то ли убили кого, то ли кто-то родился. У меня будто глаза открылись, что ли.
Словно я всю жизнь проходил в темных очках, а теперь они разбились, и свет выжигает мне глаза.
Он замолчал, вздохнул и продолжил:
– И сколько я ни смотрю вокруг, мне кажется, что всем в этом мире руководят глупость и жадность. Какие-то беспредельные глупость и жадность. А сам мир, разлагаясь на глазах, стремительно катится к
Армагеддону.
– А нами что, по-твоему, руководит, глупость или жадность? – поинтересовалась Белка.
– Вами что-то другое руководит, – ответил Эльф. – Вы не от мира сего. Из какой-то другой сказки. Потому-то я, наверное, и увязался за вами.
– Зря ты так, – сказал Сатир, встряхивая свою бутылку. – Нельзя разочаровываться в жизни.
– Ну конечно… – отмахнулся Эльф. – И что ж ты мне посоветуешь?
– А что тут советовать? – пожимая плечами, проговорил Сатир. -
Например, можно повисеть, вцепившись в край крыши. Двадцать четыре этажа – хорошая высота. Хорошо прочищает мозги.
– Ты это серьезно? – спросила Белка.
– Вполне.
– Ты сдурел? А вдруг у Эльфа рука сорвется? И что тогда?
– В этом-то и весь смысл. Когда под тобой семьдесят метров пустоты и вся жизнь твоя зависит от кончиков пальцев, думается намного легче и правильней.
Эльф снял капюшон, прошелся вдоль края крыши, посмотрел на город, сияющий, словно россыпь драгоценностей из про2клятого древнего клада. Каждый огонек манил к себе, обещая неопределенное маленькое счастье. Каждая искорка будто бы пела тоненьким сладким голоском о тепле, уюте и безопасности. И все вместе они превращались в могучий хор сирен, зову которого было невозможно противиться, если только не завязать себе глаза и не заткнуть уши. “Нет, это не хор сирен, – возразил сам себе Эльф. – Москва, как любой город, похожа на угли остывающего костра, которые только-только начали покрываться пеплом.
Безумно красивые, все еще хранящие жар огня и даже способные зажечь огонь, но в себе огня уже не несущие”.
Эльф лег животом на край крыши, замирая от страха, медленно спустил ноги вниз и, потихоньку опускаясь, повис на пальцах. Осторожно перехватывая руки, развернулся лицом к городу и замер. Висеть с вывернутыми руками было намного тяжелее, но гораздо интереснее. Как будто ты находишься в полной темноте в открытом космосе и смотришь оттуда на скопище железа, камня и слепящего электричества. Эльф замер. Ботинки со стальными мысами на мощной подошве вдруг стали неимоверно тяжелыми и потянули вниз. Капюшон хлопал, будто обвисший под встречным ветром парус. Эльф пошевелил вздрагивающими от страха и напряжения пальцами рук, поудобнее устраивая их на холодном влажном бетоне.
Неожиданно рядом с ним опустилось гибкое изящное тело Белки.
– Не возражаешь, если я тут с тобой повишу?
– Как хочешь, – с нервной хрипотцой в голосе разрешил Эльф.
Ветер, словно пес, тут же вцепился в полы расшитого пончо Серафимы и принялся шумно трепать их.
Снизу доносились хлопанье дверей, смех и крики людей, лай собак, урчание движущихся машин. Звуки эти уходили в небо и отдавались где-то высоко за облаками гулко и грозно, как в колоколе. Эльф осторожно стукнул каблуком по выложенной мозаичными квадратиками стене, словно желая удостовериться в ее реальности. Каждая жилка внутри него трепетала от страха.
Белка покачалась, перехватываясь то одной, то другой рукой.
– Я тут недавно поняла одну очень важную вещь. Знаешь, в чем разница между христианами и коммунистами?
– Нет.
– В отношении к концу света, к апокалипсису. Христиане уверены, что люди – создания, испорченные в результате грехопадения, поэтому их деградация – процесс естественный, а апокалипсис – закономерный итог существования человечества. И по большому счету, христиане не собираются ему мешать. Они будут спасать отдельных людей. Из тех, которые придут к ним сами. У коммунистов – другой подход. Кстати, ты знаешь, что в начале века многие приходили к коммунизму из христианства? Так вот, коммунисты считали и считают, что человек не является изначально испорченным созданием и его можно и нужно заставлять жить честно и безгрешно. Но поскольку, предоставленный сам себе, он, как правило, начинает деградировать, то заставлять нужно сверху. Властно, жестко, а когда нужно, и жестоко. То есть коммунисты считают, что все человечество можно спасти для жизни вечной. Создать государство с такими законами, когда деградация будет наказуема и осуждаема. И таким образом спасти все человечество от гибели. Посмотри, насколько схожи десять заповедей христиан и
“Кодекс строителя коммунизма”. Если ты найдешь там еще хоть одно значимое противоречие, кроме веры в Бога, то я готова сейчас же разжать пальцы.